Ясно. Значит, таков ее собственный выбор. Скорее всего, она отказалась от претензий по условиям расторжения договора о заключении брака.

Мама подходит и берет меня за руку.

– Ты должна мне верить, Анна. Я любила тебя и была уверена, что поступаю правильно. Поверь. – Она отворачивается и стряхивает землю с кроссовок. – Я была глупой, думала, ты вернешься. Знаешь, когда твой отец сказал, что ты никогда не хочешь меня больше видеть, я чуть не лишилась рассудка.

У меня начинает кружиться голова. Как объяснить столь эгоистичный поступок отца? Почему он старался оградить меня от общения с мамой? Боялся, что тогда мне не будет нужен он? Или был одурманен жаждой мести? Он стремился наказать мать и не понимал, что наказывает и дочь? Весь гнев, который я годами мечтала выплеснуть на маму, должен был предназначаться отцу.

Я поднимаю голову и смотрю на небо. Нет! Я приехала сюда, чтобы очиститься от клокочущего столько лет в душе гнева, и теперь остается либо избавиться от него, либо позволить ему уничтожить меня. Я вспоминаю слова Фионы: «Люди хранят тайны по двум причинам: чтобы защитить себя или защитить других». Мой отец защищал свою дочь. По крайней мере, он так думал. Да. Я предпочитаю в это верить. Потому что альтернативный вариант – он защищал себя – мне не подходит. Мне такой груз не под силу.

Я глажу маму по спине.

– Не плачь. Теперь все хорошо. Ты хотела лучшего, поэтому так поступила. – Я сглатываю ком в горле. – И папа тоже.

Мама всхлипывает, поворачивается, вытянув шею, и смотрит на дорогу. Издалека до меня доносится шум машины.

– Боб возвращается, – кивает мама.

Меня охватывает дрожь. Момент, которого я боялась всю свою сознательную жизнь, настал.

– Я пойду.

– Нет. Останься.

– Лучше я подожду в машине, а ты объяснишь, зачем я приехала. Если он скажет, что мне лучше уехать, я так и сделаю.

Мама приглаживает волосы и вытаскивает из кармана тюбик помады.

– Нет, – говорит она, когда ее губы приобретают розоватый оттенок. – Боб тебя не вспомнит, – добавляет она, убирая помаду.

Такое объяснение меня озадачивает. Мама даже не пытается проявить деликатность. Значит, Боб забыл обо мне. Я для него умерла.

Вскоре к дому подъезжает рейсовый автобус. Мама работает уборщицей, а Боб водителем. И он вычеркнул из памяти дочь своей жены.

Автобус подъезжает к самому дому, и мама ждет, когда разойдутся в стороны гармошки дверей. И вот из салона выходит жилистый парень дет двадцати с наколками на руках. Кто это? Точно не Боб. И тут я замечаю, что он ведет старика. Тот с трудом переставляет ноги, опираясь на руку парня.

Мама выходит вперед и целует старика в щеку.

– Здравствуй, милый.

Я прижимаю руки к груди и с трудом сдерживаю крик. Боб? Нет, не может быть. Мама благодарит водителя и подставляет руку Бобу. Он пожимает ее и улыбается.

Я стараюсь понять, что общего у этого старика – даже ставшего ниже не меньше чем на шесть дюймов – и бравого широкоплечего строителя с веселым смехом, но вижу только незнакомого человека в зеленой рубашке с красным пятном на животе, сжимающего руку матери, словно пятилетний мальчик.

Через несколько секунд мозг подбрасывает мне варианты: он попал в аварию, он болен.

– Ты хорошая? – спрашивает он у мамы, будто впервые ее видит. Затем видит меня и улыбается. – Привет, – произносит он нараспев.

– Боб, ты помнишь Анну, мою дочь?

Боб хихикает.

– А ты хорошая?

Я медленно подхожу ближе. Сейчас он кажется мне маленьким и щуплым, а уши выглядят инородным телом на небольшой голове, делая его похожим на мистера Картофельная голова. На нем белые кроссовки и светлые брюки, затянутые ремнем, отчего на животе образуется пузырь. Все мои страхи исчезают. Вместо этого я чувствую жалость, печаль и стыд.

– Привет, Боб.

Он смотрит на маму, потом на меня и отвечает с улыбкой:

– Привет.

Мама обнимает меня за талию.

– Боб, это моя дочь. – Она говорит с ним как с ребенком. – Анна. Она пришла к нам в гости.

– А ты хорошая?

Внезапно я все понимаю. Мне известен диагноз Боба. Это Альцгеймер.

Боб сидит за кухонным столом и вертит в руках детскую головоломку, а мы с мамой готовим ужин. Я краем глаза наблюдаю, как он ощупывает пальцами изображение пожарной машины, размышляя, куда его пристроить.

– Все в порядке, милый? – спрашивает его мама и достает пакет из морозилки. – Домашние тосты с чесноком, – сообщает она ему. – Как ты любишь, да, милый?

Меня восхищает ее жизнерадостность и преданность мужу. Я не ощущаю ни боли, ни гнева. Мама выглядит счастливой оттого, что видит дочь, и я способна испытывать только восторг и никаких иных чувств. Зачем же я так долго откладывала нашу встречу?

Каждую минуту мама старается ненароком ко мне прикоснуться, будто проверяет, действительно ли я рядом. Она готовит спагетти, помнит, как я их любила. Обжарив в сковороде мясной фарш и лук, добавляет готовый соус для спагетти «Прего» и достает контейнер с уже натертым пармезаном. Единственное, в чем наши вкусы в еде совпадают, – это страсть к свежеиспеченному хлебу.

И опять я поражаюсь, насколько ее жизнь отличается от моей. Кем бы я стала, если бы осталась с мамой? Жила бы здесь, в Северном Мичигане, и готовила для своей семьи еду из банок «Шеф Бойярди»? Меня беспокоит главный вопрос: стала ли моя жизнь хуже или лучше из-за расставания с мамой?

Такое впечатление, что мы ужинаем в «Чак и Чиз». Мы с мамой разговариваем, а Боб время от времени прерывает нас, задавая одни и те же вопросы: «Ты хорошая?» или «Кто ты?». И говорит, что завтра пойдет на рыбалку.

– Он уже много лет не ловит рыбу, – объясняет мама. – Тодд каждый год ставит для него лодку у берега, и Боб просто сидит в ней.

Мы вспоминаем о том, что произошло за годы нашей разлуки. Мама рассказывает, что они переехали на север, когда Боб потерял работу мастера.

– Это было непростое время. Знаешь, потеря места его, конечно, расстроила, но вот расставаться с бейсбольной командой было куда сложнее.

Я с трудом заставляю себя задать вопрос, который мучает меня долгое время.

– А… то, что произошло… никак на нем не сказалось?

Мама вытирает рот салфеткой и подносит вилку со спагетти ко рту Боба.

– Ты помнишь миссис Джейкобс? Нашу соседку?

Я вспоминаю вечно брюзжащую старуху, называвшую маму «вульгарной».

– Она обо всем прознала.

Мама имеет в виду тот случай? Она узнала о том, что я натворила?