застенки вместе родственников беспощадно разлучили, а тех, кто смел возмущаться бессудной расправой или требовать гласного суда, жестоко и умело били, отлучали от святого причастия, лишали даже хлеба и воды. Горько! Как горько... но Господин Великий Новгород не смог защитить своих детей, вновь покорился-спустил своему вечному обидчику очередное унижение — довольный как обожравшийся сыти зверь Губитель не долго ''гостил'' во вновь опороченном им городе, всех схваченных по его приказу увезли вслед за ним.

А в московских застенках за попавшихся подневольных новгородцев взялись по-настоящему! О да, Афанасию вовек не забыть вымораживающего тело и душу ледяного холода кремлёвских подземелий Москвы... не забыть поганой хари каждый день приходившего стращать и стыдить узников жирнощёкого попа из Успенского собора... не забыть тот день, когда решивший поизгаляться над беспомощным узником дьяк на спор ради забавы выдавил ему глаз измазанным чернилами пальцем с обгрызенным ногтем. Память о плети, раскалённом железе, голоде и постоянных побоях до сих пор жжёт его гордость и душу. Иногда по ночам ему снятся дикие крики молодого 15-летнего паренька из гусляров, коего почти что каждый день в течение полугода под слёзы и мольбы... и хруст зубов вынужденных это наблюдать взрослых мужей утаскивали для противоестественных содомитских забав московских дьков и катов. Несчастного мальчика в конце-концов порешили то ли по глупости, то ли в пылу греховных забав и тут же, не страшась божьего гнева, объявили его удавленником (самоубийцей), а тот самый назойливый поп не моргнув и глазом поддержал чудовищную ложь и наотрез отказался усопшего отпевать.

Три года! Три долгих года Афанасий и другие жертвы Великого князя томились-страдали в ледяной преисподней, претерпевая голод, во множестве набросившиеся на ослабленных узников болезни, бесконечные глумления княжьих слуг, по повадкам похожих скорее на чертей, чем на созданных божьей волей людей. Несмотря на особенно жестокие побои и усилившиеся издевательства ликовали, когда их скорбной юдоли достигли вести о поднявшемся в Новгороде восстании... и искренне горевали, узнав о позорном конце благого дела, о предательстве уважаемого многими посадника Фомы Андреевича, князя Гребёнки-Шуйского и давно глядевшего в рот московитам владыки Феовила, о страшнейшем поругательстве вечевых колоколов. Глубокое горе утерявших всяческую веру, совсем отчаявшихся узников не умалило даже... скорое освобождение. Наоборот каждому из них стало ясно, если уж Губитель отпускает их на волю, то он не видит в них угрозы, а значит твёрдо уверен в своей окончательной победе.

Далеко не все из освобождённых новгородцев сумели увидеть родной дом — без гроша и без корки хлеба выброшенные на улицу люди больше года добирались до родных осин. Забыв о гордости побирались! Голодали! Воровали! Многие закончили свою жизнь в петле или под кнутом, иные пали от стрелы, копья или топора отстаивавших своё добро землепашцев, кого-то похолопили, а многие умерли от холода и голода и их заиндевевшие, не тронутые лесным зверьём тела ещё долго лежали у давным-давно остывших костров.

Каким-то чудом добравшийся домой почерневший и постаревший как бы не вдвое Афанасий окончательно сдал, узнав о гибели в застенках у московитов двух схваченных вместе с ним старших сыновей. Разбитого горем мужчину одновременно приводила в ужас и погружала в жаркую как пламя преисподней ярость одна только мысль, что его сыновья подобно тому несчастному мальчику могли стать жертвой содомитских игрищ похотливых княжеских слуг! Мысли об этом и жажда мести буквально пожирали его изнутри, заставив на время позабыть об ужасном положении ограбленной семьи — больше половины родовой вотчины Клёшиных отошли в казну Великого князя, туда же отписали принадлежавшие Афанасию лодочные сараи и небольшую, но приносившую неплохой доход колёсную мастерскую.

И вновь Афанасию, его семье, другим таким же как они пришлось терпеть... терпеть гордые, но нередко бывало и горько разочарованные взгляды сторонников Москвы, самодовольные хари московских воев и дьяков, наглые бессовестные взгляды призывавших молиться за Губителя священников местных церквей. Терпеть унизительные поборы и нищету! На этот раз его вечная благодетельница не смогла помочь Афанасию и его семье — обобранная до нитки вдова доживала свой век в позоре и под строгим надзором княжеских слуг, а едва не через месяц после возвращения Афанасия и иных не сгинувших бывших узников её и вовсе вместе с внуком увезли на Москву — разбитый лихоманкой, не способный самостоятельно сходить до ветру житьий человек не смог ей ничем помочь. Последовавшая вскоре расправа над презренным владыкой Феофилом заставила Афанасия испытать мрачное удовлетворение — он сам хотел бы покарать предавшего свою паству предстоятеля, но раз задачу ему облегчил Великий князь, то так тому и быть!

А через год Новгород вновь взбрыкнул! Не восстал, но словно подёрнулся судорогой, как иногда случается со свежими трупами или тушами забитых на охоте зверей. Поводом стала очередная волна выселений купцов, детей боярских и житьих людей: купцов с изрядно подрезанной мошной переводили в Москву и иные русские города под властью Великого князя, у детей боярских и житьих людей навсегда отбирали итак покромсанные ранее отчины и садили на дарованные Губителем поместья... по сути превращая прежде свободных людей из уважаемого воинского сословия в бесправных боевых холопов на службе Московских князей!

Смириться... Да! Можно было смириться и на политую слезами дорогу покорности ступили многие бывшие защитники Господина Великого Новгорода. Однако кое-кто не сумел переломить себя и окончательно превратиться в ручную шавку проклятого Губителя — полыхнул страшной злобой, воспылал яростью мести! Во многом неожиданно для себя Афанасий оказался во главе небольшой, но сплочённой и забывшей о страхе группы не покорившихся купцов и воителей!

Прекрасно знакомые с городом, решительно действующие отряды мстителей сумели расправиться со многими предателями из промосковской партии, сумели загнать и обложить в детинце в несколько раз превосходивший их числом гарнизон московитов и перешедших к ним на службу городовых стражей и воинов владычьего полка, прикончили многих московских гостей (купцов), а так же пошли на немыслимое дело... и учинили расправу над братией наиболее замаравших себя изменой монастырей и церквей! Только вот настоящего восстания у них не получилось — зашуганные и сломленные бояре и знатнейшие гости-новгородцы заперлись в своих усадьбах, кончанские, сотские и улицкие старосты всех пяти концов за редким исключением наотрез отказались поднимать чёрный люд, а подмогу из пригородов можно было и не ждать... вернее дождаться направленных для подавления мятежа войск...

Три дня Афанасий со товарищи как бы ''владели'' утерявшим последнюю гордость, не достойным прежнего славного имени городом: пугали намертво засевший в детинце гарнизон возможным штурмом, беспощадно грабили купеческие склады и скотницы прирезанных ранее