Двое Олавссонов принесли на одеяле раненого брата. ПодошёлУлеб и с ним сама Звениславка.

– Ас-стейнн-ки, – обратился к ней Халльгрим. Онсидел против пленника, на одном из катков, подпиравших киль чёрногокорабля. – Ты говорила, твой невольник родом из Альдейгьюборга, значит,знает этот народ. Пусть он спросит этого человека, кто такой и зачем пришёл. Онназывает себя ингром!

Улеб по-урмански понимал лучше не надо: всё-таки в Ладогеродился, а туда, как в Бирку, кто только не приезжал. Ишь, князь-то заморский –погнушался обратиться к холопу, с госпожой заговорил! А давно ли именитые людизвали его по имени-отчеству, а кто победней, те вовсе в пояс кланялись стеклукузнецу, в славной Ладоге всем известному!

– Улебушко Тужирич, – обернулась к немуЗвениславка. – Слышишь, Виглавич поговорить тебя просит…

Улеб только вздохнул. Урманину проклятому ответил бы какподобало, ей отказать не мог. Милый голос враз загладил обиду – эх, и счастливже будешь, Чурила Мстиславич, кременецкий князь! Чем мог, помог бы бедолагеижорцу… А что?

Он хмуро спросил, обращаясь к Халльгриму:

– Говорить-то что?

Халльгрим впервые посмотрел на него внимательно:

– Ты, трэль, знаешь ли этот народ?

Улеб ответил тяжело и с ненавистью:

– Знаю! Живут они здесь, на Неве, а пришли, говорят,откуда-то с севера. Мы ижорой их зовём…

Халльгрим положил ногу на ногу.

– Переведи-ка ему… Я хочу знать, кто он и что ему здесьпонадобилось!

Улеб повернулся к пленнику – но тот неожиданно обратился кнему первым.

– С ними плывёшь? – недобро щурясь, спросил онУлеба на ломаном языке. – Прилип к сапогам, грязь болотная?

– Не тебе меня лаять! – по-корельски осадил егоУлеб. – Не на того гавкаешь, щеня! Я, может, добра тебе, дурню, хочу. Акроме меня да хозяйки моей некому тебя тут жалеть! Князь вот спрашивает, кто тытакой есть.

Ижор посмотрел на него так, словно это не он, а Улеб стоялсо скрученными руками.

– Мои воины привяжут тебя и твоего князя к одномубольшому камню и подарят речному хозяину. А хозяйку твою…

– Что он там говорит? – спросил Халльгрим. –Переведи!

– Ругается, – ответил Улеб. – Обещает в рекупобросать!

Тут пленник заговорил снова, и Улеб добавил:

– Ещё просит, чтобы развязали. Так ни слова больше немолвит…

Хельги Виглафссон стоял рядом с братом и молчал, не участвуяв допросе. Он прибежал голый до пояса – длинный шрам, оставленный секиройРунольва, белел на груди.

– Пускай развяжут, – сказал он, выслушавижора. – Никуда не денется.

Бьёрн и Сигурд не двинулись с места, возиться с верёвкамипришлось Улебу. Узлы были затянуты от души – еле совладал. Ижор двинулпосиневшими запястьями и не сдержал сиплого вздоха.

– Теперь пусть говорит, – велел Халльгрим. –Пусть скажет, почему он решил сжечь корабль! Я не трогал ни его самого, ни егород!

Ижор выслушал. Стиснул кулаки, шагнул вперёд и заговорил.Каждое слово летело – как плевок!

– А ты что молчишь? – с внезапным подозрениемспросил Халльгрим Улеба. – Переводи, я сказал! Всё, как есть!

Трудновато было его обмануть. Улеб скрепя сердце перевел:

– Он говорит, что ненавидит и тебя, и всё ваше племя.Что вешал бы вас, пока хватило бы деревьев в лесу. Потому что на ваших корабляхвсегда приплывает беда, и надо бить вас сразу, не дожидаясь, пока нападёте!

Хельги смерил пленника глазами:

– А он молодец, этот финн… И мало верится мне, что онокажется простым рыбаком. А ну, спроси его!

Улеб спросил. Ижор ответил, и сыновья Ворона разобралислово, показавшееся им знакомым: кунингас.

– Он говорит, – перевел ладожанин, – что егоотец был старейшиной рода, а дед вовсе первым, кто здесь поселится… Но пятьдней назад с моря нагрянули корабли, такие же, как ваши. И его отец и четверобратьев погибли в бою, прежде чем их удалось прогнать.

Халльгрим ударил себя кулаком по колену:

– Так я и знал, что кто-то похозяйничал здесь до нас!Однако это храбрый народ: трусы спрятались бы в лесах… Переведи!

Пока Улеб переводил, к Халльгриму наклонился Торгейр.

– Хёвдинг, – проговорил он, волнуясь. –Разреши мне расспросить этого человека о людях, приходивших с моря.

– Спрашивай, – кивнул Виглафссон. Но толькоТоргейр собрался спросить, какие паруса были на тех кораблях, как Улеб вдругобратился к вождю:

– Слышишь, князь… Ижор-то говорит, что был трижды глуп.Первый раз, когда ставил в лесу самострел. Второй раз – когда полез сюда ипопался. И третий раз, когда выболтал про обиду своего племени, вместо тогочтобы взять вас врасплох. Но теперь он привяжет свой язык ниткой к уху!

Хельги, усмехаясь, тронулся с места и обошёл пленникакругом.

– А зря… – протянул он. – Я так поговорил быещё. Я узнал бы, сколько у них войска. И как вооружены… и когда нападут… имного ли лодок…

Ижор стоял по-прежнему неподвижно и смотрел мимо Хельги – втемноту. Но на висках и над верхней губой выступили капельки пота.

– Не надо, – махнул рукой Халльгримхёвдинг. – Навряд ли ты от него чего-нибудь добьёшься, а догадаться можнои так. Надо нам сесть на корабли и отплыть. Пока у нас есть корабли, я их небоюсь.

– А я и без кораблей! – буркнул Хельги сердито.Ему было больше всего обидно за Торгейра. – Бояться финнов! Тыпеременился, брат! Может быть, ещё и заплатим ему виру, чтобы не держал зла?

– Хотел бы я расстаться с ним миром, – сказалХалльгрим. – Однако вижу, что этому не бывать! Но незачем и причинять емубольше, чем он причинил нам, потому что плохо всё начинать с крови.

– Проткнуть ему шею, как Гуннару, – посоветовалБьёрн. – А потом обложить всей этой соломой и зажечь!

Халльгрим пропустил это мимо ушей.

– Переведи ему, трэль, что я решил его…

– Повесить, – сказал Хельги.

Халльгрим вскинул было глаза… но передумал и кивнул…

– Переводи.

Улеб перевел. Звениславка в ужасе схватила за руку.

Ижор не дрогнул, только презрительно скривился. – Тогоне испугает петля, кто заранее знает, на что идёт. И за что!

Халльгрим выждал немного и сказал:

– Переводи… Будет ли он ещё нападать на нас, если я егоотпущу?

Ижор выслушал и отвернулся, плюнув в огонь. Бьёрн Олавссонзадохнулся от ярости: