Выпьешь? Мосс отсалютовал ему бутылкой.

Редж покачал головой.

Tear it down, взлетала песня, о-о-о.

– Слышишь? – крикнул ему Мосс через всю комнату.

Come on out of my folding bed, ’cause the devil want to tear it down[26].

Редж кивнул:

– Да.

Мосс кивнул ему в ответ и продолжил свой путь.

– Сломать все, – взволнованно сказал он. – Все. До основания.

– Что – все? – Редж смотрел на него, скептически улыбаясь. – Кровать, дом?

Мосс дернул головой в сторону музыки.

– Этот человек готов разрушить все и начать заново.

Редж посмотрел на него и покачал головой.

– Ты слышал всю песню целиком? «Большой черный ниггер лежит в моей кровати». Она о том, что белый мужчина приходит домой и застает жену в постели с черным.

– Ее смысл гораздо глубже, – возразил Мосс. – Гораздо глубже.

«Куда уж глубже», – подумал Редж, но промолчал.

А потом, когда большинство гостей уже разошлись, Редж с Леном повернулись у подножия лестницы, чтобы попрощаться с Моссом – тот сидел на подоконнике, подтянув колени к груди и прислонившись к стеклу. Редж поднял руку.

– Пока! – сказал он.

– Сломай все. – Мосс улыбнулся ему и помахал рукой.

– Что, черт возьми, он должен сломать? – спросил Лен, когда они удалялись от дома.

Душный ночной воздух прорезал вой сирены скорой помощи. Они шли сквозь этот звук навстречу тишине.

Мимо прошли две девушки, цокая высокими каблуками по тротуару и не обращая внимания на мужчин. Фонарь над их головами высветил блестящие белокурые волосы и белую юбку одной из них. Редж не ответил, и Лен внимательно посмотрел на друга, но в темноте не смог разобрать выражение его лица.

– Думаю, ему не нужно то, что у него есть, – наконец произнес Редж.

Лен кивнул и выбросил сигарету.

– Это такие люди, Редж.

– Какие?

– У них есть все, что нужно. И они должны грести деньги лопатой.

Редж удивленно посмотрел на него.

– Но они не решаются, Редж. Я постоянно с этим сталкиваюсь.

Редж похлопал себя по карману рубашки, достал пачку «Кента» и вытряхнул две сигареты, одну себе и одну Лену.

– Они могут сорвать огромный куш.

Редж прикурил и поднес зажигалку к сигарете Лена.

– Почему же они этого не делают?

– Не знаю. – Лен выдохнул дым со звуком, похожим на удивленный смешок. – Потому что так нельзя. Не принято.

– Почему? – снова спросил Редж.

– Они как будто стоят перед дверью… и говорят друг другу… После вас. Нет, только после вас. Все эти церемонии. – Лен покачал головой. – Это их тормозит.

– Может, им нравится не спешить…

– Нет. Я в это не верю. Я не верю, что они даже понимают, до какой степени они тормозят. – Лен был явно озадачен. – Покупай только у определенных людей. Обедай только с ним. Но не с ним. И не с ней. Можно я заработаю немного денег? Да, пожалуйста. И в каждом совете директоров один или два пьяницы.

– Выглядит очень мило.

– Ага, мило. Так они просто останутся на обочине.

Редж усмехнулся.

Но мысль, не дававшая Лену покоя с того дня в кабинете Огдена Милтона, когда он столкнулся с едва скрываемым презрением мистера Хиггинсона, теперь окончательно оформилась.

– Но не я, – поклялся он.

– Нет. – По голосу Реджа можно было понять, что он улыбается. – Я знаю.

– И, по правде говоря, и не этот старик. Таких, как Огден Милтон, один на миллион. – Лен выдохнул. – Я бы хотел ему показать.

– Что показать?

– Как взять этот чертов поезд и сдернуть его с наезженной колеи, – сказал Лен.

Редж посмотрел на него:

– Вы послушайте этого парня из Чикаго.

– Да, это я.

Они остановились на углу Бликер-стрит и Седьмой авеню и ждали, пока загорится зеленый сигнал светофора.

– И все же я бы не стал недооценивать Мосса Милтона, – сказал Редж. – Он чертовски серьезен.

Именно это в нем и привлекало. Мосс явно верил, что любой человек может войти в любую дверь; он свято в это верил, и, когда Редж находился рядом с ним, ему тоже хотелось верить. Как будто дверь, которую Мосс держал открытой, была настоящей дверью, а он – настоящим привратником. Мысль о том, чтобы войти в нее рука об руку с Моссом, выглядела соблазнительно.

Но это была бы дорога в сон, подумал Редж, сходя с тротуара.

Проснувшись на следующее утро, Эви увидела, что Пол стоит перед открытым шкафом, спиной к ней. Он выбирал рубашку. Раньше она бы отбросила одеяло, прошлепала босыми ногами по полу и прижалась к его знакомому длинному телу. Он надел трусы. Эви лежала, пытаясь понять, настроена ли она на ссору.

– Привет, – тихо сказала она.

– Привет, – ответил он.

Со вчерашнего ужина между ними выросла стеклянная стена, тонкая, как дыхание.

– Кофе будешь? – спросил он, глядя в зеркало.

– Да. Спасибо.

Пол закрыл дверцу шкафа, но не поворачивался.

– Прости, – сказал он.

Эви посмотрела на него:

– Я не видела тебя целый месяц, а ты что устроил?

– Я поторопился. Вообще-то я не собирался тебе это показывать вчера вечером.

Он подошел, сел на кровать и взял ее за руку.

– Прости, – голос его звучал мягче.

«Моя жизнь как будто мне больше не принадлежит, – хотела сказать она, пристально глядя на Пола. – Моя жизнь слетела с катушек».

– Помнишь то чувство… то чувство, когда мы были подростками. Можно было включить в машине музыку и просто уехать: песня гремит, ветер шумит, а ты мчишь куда угодно… куда угодно.

– Да. – Он улыбнулся.

– Это было счастье, – сказала она. – Открытые окна, Пол.

Он молчал.

– Куда делось то чувство? Вот чего мне не хватает.

– Это было детство, – тихо сказал он.

Она с грустью кивнула.

– У меня из головы не выходит одна фраза из свода правил для затворниц: «Мои возлюбленные сестры, любите окна как можно меньше».