Я нервно сглотнул. Я ее знал. А кто ее не знает? Это же Таэна[56].

Она – Бледная Госпожа. Она – повелительница подземного царства. Она – богиня смерти. Тераэт сказал, что Черное Братство служит богине смерти, и здесь его слова получили подтверждение.

Нахмурясь, я посмотрел на нее. Я не знал, какую роль она играет во всей этой истории, но подозревал, что она замешана не меньше Таджи. Вдруг по моему телу прошла дрожь.

Может, это я позвал ее, а не наоборот. Возможно, это произошло, когда я впервые оказался на борту «Страдания», – еще до гаэша, созданного Тьенцо. А может, еще в Столице, когда я призывал Таэну…

Я стиснул зубы и запретил себе думать об этом.

Помост, на котором возвышался алтарь, не пустовал. Двое мужчин склонились над огромными барабанами и выбивали ритм, который вибрировал в каждом камне. Перед алтарем стояли две знакомые фигуры. На Хамезре была целая гора покрытого вышивкой черного бархата, словно жара ее совсем не беспокоила. Рядом с матерью стоял Тераэт – во всем зале он один был облачен в одежду другого цвета. Его штаны были темно-зелеными, с блестящими серебряными узорами. Длинные полосы зеленого и золотого шелка струились по телу и рукам. Я был слишком далеко и не мог как следует разглядеть его костюм, но даже издали он казался диким и безумным.

Хамезра раскинула руки в стороны, подражая жесту Таэны. Барабаны смолкли.

Она выдержала паузу и сказала…

Если честно, то я понятия не имею, что именно она сказала.

Я никогда не слышал ничего подобного, не говоря уже о том, чтобы это понять. Она говорила не на языке ванэ. Слова текли и шипели, свист перемежался с гортанным рыком.

Если учесть, что голос звучал так, словно он принадлежит не смертному существу, а какому-нибудь творению стихий – например дракону, – то все это производило сильное впечатление.

Кроме того, я понял, что в зале потрясающая акустика. Казалось, словно старуха стоит рядом со мной; ее хриплый шепот доносился до самых дальних уголков храма. Несмотря на то что я не понял ни слова, ее речь показалась мне тревожной и пугающей.

Закончив, она опустила руки. Тераэт достал из-под алтаря широкую и плоскую чашу. Ее он наполнил мутной водой из раковины, находившейся рядом с алтарем, и плеснул в чашу что-то из красного графина. Затем Тераэт взял черный кинжал с извилистым лезвием, сделал им надрез на своей руке и позволил крови стекать в чашу.

Его мать что-то сказала, и собравшиеся один за другим начали подходить к алтарю. Каждый произносил несколько слов – часто шепотом. Большинство говорило на этом странном шипящем языке, но иногда мне удавалось расслышать знакомые слова.

Затем они пили из чаши Тераэта – отвратительное зрелище, по-моему, – ведь в ней была его кровь. После этого каждый из них замирал, словно ожидая чего-то. Но ничего не происходило, и Тераэт жестом приказывал им уходить. Напряжение среди тех, кто еще не пил из чаши, было вполне осязаемым, как и облегчение тех, кто шел обратно.

Когда все вернулись на свои места, Хамезра раскинула руки в стороны и произнесла что-то невероятно эффектное на своей тарабарщине. Затем настала тишина. На мгновение все замерли.

Тераэт выступил вперед и положил ладонь на рукоять кинжала. Кто-то ахнул.

– Не ты, – сказала Хамезра, похоже, удивленная.

Тераэт покачал головой.

– Я.

– Сейчас не твоя очередь.

– Он чуть не умер из-за меня. Я должен это сделать.

Они долго смотрели друг на друга, а затем Хамезра взяла кинжал у сына и протянула ему рукоятью вперед.

– Да будет так. – Она отошла в сторону, словно снимая с себя ответственность за то, что сейчас произойдет.

Тераэт ткнул кинжалом в воздух над головой и прокричал что-то на этом странном чужом языке. Барабанщики бешено замолотили в барабаны, а собравшиеся в храме затопали в ритм. Тераэт встал под статуей и принялся размахивать руками и ногами. Его движения были такими ритмичными и странными, что я не сразу понял, что он танцует. Его танец был не вызывающим, он не возбуждал: он был мощным, диким и яростным. Темп барабанов увеличился, а с ним ускорился и мой пульс. Тераэт кружился и размахивал клинком так быстро, что я не мог понять, как он еще не порубил себя на куски.

Затем он остановился.

Он встал лицом к зрителям, запрокинув голову, чтобы посмотреть на свою богиню.

Барабаны смолкли.

Он поднял руку и одним изящным движением вонзил клинок себе в сердце.

– Проклятье! – ахнул я.

Хотя акустика зала и приглушила звук моего голоса, меня услышали все.

Одновременно произошло несколько событий. Во-первых, окровавленный Тераэт упал. Во-вторых, несколько сотен людей в черных одеяниях с капюшонами посмотрели в мою сторону. В-третьих, двое барабанщиков подняли головы, и поэтому, благодаря их анатомическим особенностям, капюшоны упали, открыв их лица.

Точнее, их змеиные морды.

Они были в точности такие, как и статуи, которые я видел в зале, только живые. Барабанщики встали.

Я испугался и бросился бежать.

В данных обстоятельствах это показалось мне весьма разумным решением.

Когда Кирин вбежал во двор клуба «Разорванная вуаль», из своих покоев ему навстречу вышла встревоженная Ола с арбалетом в руках.

– Ола, где Морея?

– Ой! Как ты меня напугал! У меня чуть сердце не остановилось. Нет, это я хотела у тебя об этом спросить, милый. Я услышала вопль – и нет, это вопили не от радости. Где твоя девочка? И почему это ты тут бродишь? – Она подбоченилась и возмущенно посмотрела на него.

– На разговоры нет времени. Ее в доме не было?

– Я не видела. А что происходит?

– Дай мне арбалет. – Кирин посмотрел вверх, на лестницу, которая вела в его комнату, и с ужасом подумал о том, успела ли Морея туда добраться.

– Объясни, что происходит, ясноглазый.

– Тебе что-нибудь говорит имя Дарзин де Мон?

Ола посерела и крепко, словно куклу, прижала к груди арбалет.

– Проклятье! Ола, ты должна была мне об этом рассказать.

– Это не то, что ты думаешь!

– Он убил Мягкобрюха, – прошептал Кирин. – И он идет сюда, понимаешь? Возможно, его люди уже здесь.

– О, богиня! – вполголоса выругалась она.

– Бери Роарина, Лесвера и беги. Ничего не бери, просто уходи. Где логово, ты знаешь.