– Не мог, что ли, добыть хороший стейк? – поморщился Сильюн. – Каждый вечер выбирать кости из моего ужина становится утомительным.

Собака потряс двумя кроликами, которых держал в руке, и рассмеялся своим отвратительным лающим смехом:

– Скажи спасибо, что не притащил барсука.

Сильюн снова поморщился.

– Что-нибудь интересное… там, в шкафу?

– Ты не поверишь, – ответил Сильюн, вытирая потные ладони о джинсы. – Нашел то, о чем нужно будет подумать. Давай я поставлю чайник, а ты пока разделаешь кроликов.

На кухне Сильюн налил воду в кофейник и наблюдал, как Собака ловко орудует инструментами Черного Билли. Он действительно преуспел в этом деле. И с Рагнаром разделается в одно мгновение.

– Ты сегодня не очень болтливый, – заметил Сильюн.

– Кажется, я только что увидел, что я сделал со своим братом. В некотором смысле – с ними обоими. – Собака на мгновение замер, потом завершил разделку кролика. – Готово, – проворчал он.

– В детстве, когда мы были маленькими, я забрал у Дженнера его Дар. Это единственное объяснение, почему я такой сильный, а у него Дара нет вообще. Но я ничего не помню об этом. Должно быть, я был слишком мал.

– Значит, ты уже с рождения был плохим мальчиком! – смеясь, захрипел Собака.

– Твои слова ранят меня. Это только предположение: моя сила и полное отсутствие Дара у Дженнера не могут быть простым совпадением. Но я никогда не понимал, как это могло случиться. Как можно было, еще ползая в подгузниках, совершить такой отвратительный поступок. Из дневников Кадмуса, которые я читал, было ясно, что он сделал то же самое, даже не подозревая об этом. Так я понял, что Дар можно отнять случайно. Бессознательно. Следуя логике, мне захотелось выяснить, можно ли это сделать сознательно, и тогда я позволил себе небольшой эксперимент с Гаваром и его дочерью.

Это был не самый счастливый час в жизни Сильюна. Он сделал паузу и налил себе очередную чашку кофе. И сам выпил весь кофейник. Зачем предлагать Собаке? В перчатке Черного Билли он не смог бы поднести чашку ко рту, не отрезав себе носа.

Собака заинтригованно смотрел на него и молчал. И хотя Сильюн знал, что этот человек не может причинить ему ничего плохого, взгляд Собаки вызывал у него тревогу. За Собакой числилось три долга: за имя жены, за побег и за жизнь. Но чья это будет жизнь?

Сильюн потрогал рукой горло. Каково это, чувствовать сталь ножа и собственную теплую кровь, льющуюся на грудь?

Он отогнал тревожные мысли и продолжил:

– Я попытался выяснить, может ли Дар перетекать между родителем и ребенком. Я хотел попробовать перелить немного Дара Гавара его незаконнорожденной дочери. Но тогда я делал это вслепую. Только в прошлом году я увидел Дар и только несколько недель назад стал видеть его достаточно отчетливо, чтобы понять, как можно им манипулировать. Честно скажу, эксперимент с Гаваром прошел неудачно. Но такова природа эксперимента, ты их повторяешь до тех пор, пока не получишь положительный результат. Я знал, мое воздействие скажется на Гаваре – начнутся головные боли. Он всегда был вспыльчивым, а стал еще более неуравновешенным. И ты знаешь, чем это закончилось той ночью у ворот. Я хотел посмотреть, сможет ли малышка Либби их открыть. Возможно, я перешел допустимую границу, и Гавар сорвался. Все закончилось очень печально.

Не просто печально, если посмотреть правде в глаза, это была его непростительная ошибка. Вмешательство Сильюна укрепило узы между отцом и ребенком. Но он не предполагал, что Гавар придет в такую ярость, когда Лия решит сбежать вместе с их дочерью.

Сильюн вспомнил, как Лия, смертельно раненная, лежала на холодной земле. Ледяную ярость Гавара и его слова: «Никто не может украсть то, что принадлежит мне». А ведь он по-настоящему, горячо ее любил. Вот такой вышел кошмар. Дженнер склонился над умирающей Лией. Сильюну оставалось только удалиться.

И Дженнер кричал ему вслед: «Сильюн, разве ты ничего не можешь сделать?!»

Он ничего не мог сделать.

«Никто не может изменить того, что уже случилось. Даже я», – ответил он тогда брату.

Нельзя удержать человека, уходящего в смерть. Этого не мог сделать Кадмус Парва у постели умирающей жены. И Сильюн у ворот Кайнестона.

Есть такие дела, которые неподвластны даже Дару.

– Ну, хватит на эту тему, – сказал Сильюн, спрыгивая со стола, на котором сидел, и заглядывая через плечо Собаки. – Я не буду возражать, если ты добавишь немного черного перца. Вчера было ужасно невкусно.

– Завтра сам будешь готовить! – прорычал Собака. – Я уезжаю на рассвете. Есть работа. Твой кузен не успеет понять, что впилось ему в глотку.

Он щелкнул стальными пальцами, прежде чем взял в руки второго кролика и одним отработанным движением мастера вспорол шкурку по всей длине тушки.

И в этот момент у Орпен-Моута сорвало крышу.

Собака зарычал, и если бы Крован превратил его в настоящую собаку, у него бы на загривке шерсть встала дыбом.

Кирпичи вибрировали и рассыпались, превращаясь в пепел, которым они были до тех пор, пока Сильюн с тетей Терпи не начали восстановление поместья. Сильюн поднял голову и увидел ночное небо. На его глазах звездный рисунок начал искажаться. Со стен на пол с шумом посыпались кастрюли и сковородки, их формы размывались, таяли.

– Сюда, быстро! – крикнул Сильюн.

Собаку не нужно было подгонять. Едва они успели выбежать из кухни, стены рухнули, выдохнув клубы пыли. Доски пола у них под ногами обугливались и рассыпались. Сзади раздался страшный грохот – огромная кованая люстра в холле рухнула на каменные плиты пола.

Сильюн обеими руками толкнул входную дверь и вынес ее. Но где же тетя Терпи?

Это было уже не в первый раз.

В течение последних недель отдельные части дома время от времени вновь превращались в руины. Сильюн мог войти в комнату и оказаться на пепелище, стен нет, над головой открытое небо. Так выплескивалось горе тети Терпи, ее мощный, разрушительный Дар вырывался и уничтожал то, что они вместе восстановили. Сильюн делал паузу, а потом они снова брались за работу.

Но сегодня это было слишком. Если тетю вовремя не остановить, она разрушит дом полностью.

– Здесь! – рявкнул Собака, указывая на розарий у дома.

В слабом лунном свете Сильюн увидел тетю Эвтерпу, она стояла на коленях и в отчаянии руками скребла землю. Она была в том же состоянии, что и в тот день четверть века назад, когда горе, охватившее ее после гибели родителей, разрушило Орпен-Моут. Тогда Уинтерборн Зелстон сумел ее успокоить, и Эвтерпа успокоилась на целых двадцать пять лет, пока Сильюн не нашел тетю в этом же саду в пространстве ее воспоминаний.