просто блефовал, начинал с нуля. Возможно, надеется нарыть что-нибудь в ее бумагах. Но это пустой звук. Она работала без бумаг. Тринадцатый для нее был такой же тайной, как для Максима.

Блохину и Саранчаеву последнее время страшно не везло. Битых два часа они проторчали в машине на улице Болдина, но Зовалевская так и не приехала на встречу. На звонки тоже не отвечала. В конце концов Саранчаев, картавя, предложил смотаться к ней домой на Октябрьскую улицу. Быть может, там удастся прояснить обстановку.

Колеса авто зашуршали по асфальту. С улицы Болдина – на проспект Ленина, по нему – к центру города. Потом свернули на Советскую, вдоль трамвайных путей. Затем к мосту, а через мост на Октябрьскую. По Октябрьской в плотном потоке машин добрались до поворота во двор дома. Во дворе – колеса забились, как в лихорадке, считая ухабы. Подкатили к подъезду.

Саранчаев проворно выскочил наружу, вприпрыжку понесся к крашеной металлической двери. Бухнул по ней пинком, набрал код замка, и – наверх. Но безуспешно – дверь квартиры никто не открыл. Потоптался на грязной с выбитой плиткой площадке, озадаченно почесался и потопал по вытертым ступеням вниз.

Посовещались между собой и стали ждать, припарковавшись поодаль. Нервничая, просидели до темноты. Надеялись, что должна в конце концов нарисоваться. Но подступила ночь, а Зовалевская не появилась. В общем-то, не удивлялись, но сидеть в полном неведении было не по себе. И все-таки решили дождаться утра. Ночь входила в свои права. Последние полуночники мелькнули у подъездов, и слабо освещенный двор затих.

Чтобы не задремать, Саранчаев принялся рассказывать анекдоты, тысячный раз одни и те же. Рассказывал, и сам скучал, оттого что они набили оскомину. Постепенно иссяк. Прошло время, и стала мучить зевота. Саранчаев бубнил, кряхтел и ерзал, но глаза слипались. Ночь едва плелась, тянулась, как резиновая. Неправда, что летняя ночь коротка, иногда она может быть излишне длинной.

Перед рассветом оба начали клевать носами. И наверняка дали бы крепкого храпака, если б в этот миг сзади из-за угла дома не выбился яркий свет фар. Оба пригнулись в салоне, притаились. Свет медленно прополз мимо и остановился у подъезда.

Саранчаев приподнял голову над приборной панелью, поймал взглядом автомобиль и номер на заднем бампере. Оживился. Это была машина Зовалевской. Пошарил рукой по дверце, нащупал ручку, хотел выскочить наружу. Но Блохин осадил: не любил суету, всегда считал ее излишней, полагал, что в любом деле надо выждать удобный момент.

Мотор авто Зовалевской затихнул, погасли фары, не сразу распахнулась водительская дверца. А когда открылась, выпуская водителя, Саранчаев с Блохиным к удивлению своему увидели незнакомого человека. Рот Саранчаева безмолвно широко открылся, брови вскинулись, собирая частые морщины на лбу. Блохин не шевельнулся, лишь выпятил крупные губы и смотрел.

Шахматист прикрыл за собой дверцу, чуть постоял, огляделся в полумраке и шагнул к подъезду. Пока возился с замком, из автомобиля выбрался Брюнетов. Стал возле капота, вертя головой. Шахматист исчез в подъезде, а Брюнетов покрутился еще немного и вернулся в салон.

Блохин и Саранчаев напряженно ждали, заподозрив, что с Зовалевской что-то случилось. Еще больше утвердились в этом, когда в окне ее квартиры загорелся, а потом погас свет.

– Они пришили ее! – выдохнул Саранчаев. – Грабанули машину, а теперь обносят квартиру. Кончим этих сук, Блохин! Пустим кровь, чтобы расквитаться! – Он потянулся за пистолетом, намереваясь палить по грабителям.

Но Блохин зло шикнул, охлаждая пыл напарника. Нехитрое дело пальнуть из стволов, а лучше взять след и понять, что к чему.

Вскоре в дверях подъезда вновь показался Шахматист. Быстро сел за руль, завел мотор, сорвал машину с места.

Блохин повернул ключ в замке зажигания и покатил следом.

Город еще спал без задних ног. По крышам домов едва начинали ползти робкие лучи рассвета.

Шахматист беспомощно развел руками. По его лицу Максим понял, что поиски в квартире Зовалевской не дали ожидаемых плодов. Затем Шахматист покривился и сообщил:

– Тут мелочь какую-то прихватили. От ее дома потащились за нами.

После его слов Брюнетов стволом пистолета втолкнул в дверь Блохина и Саранчаева со связанными за спиной руками.

Зовалевская замерла от неожиданности, увидав своих помощников.

А они явно еще пребывали в состоянии шока оттого, что попались бездарно, как слепые щенки, как глупые петушки. Не могли простить себе, что так опростоволосились.

Преследование обнаружил Шахматист. В его голове мгновенно созрел план действий. Он тут же изложил его Брюнетову и свернул на узкую улочку и в полутемный двор. Там остановил машину, и они выскочили из салона. Притаились поблизости.

Блохин тоже повернул во двор. Светом фар осветил автомобиль Зовалевской. Тот стоял с открытыми дверцами, с заглушенным мотором и выключенными фарами. Блохин и Саранчаев вылезли из своего авто, присмотрелись и осторожно двинулись к машине Зовалевской. Заглянули внутрь. И в тот же миг Шахматист и Брюнетов приставили к их шеям пистолеты.

– Не рыпаться! – предупредил угрюмый голос.

Ответная реакция не успела последовать, ибо рукояти пистолетов тут же обрушились на затылки помощников Зовалевской. Оба, потеряв сознание, тяжело осели. Шахматист и Брюнетов разоружили их, втащили в салон и связали.

Зовалевская скрипела зубами, немыслимо, чтобы угодили в ловушку два прожженных опытных пса, которые выполняли самую черную работу и вырывались из многих передряг живыми и невредимыми. Особенно Блохин, этот опасность чуял на расстоянии. И на тебе! Осечки одна за другой. На этот раз влипли, кажется, серьезно и ее подвели под монастырь. А ведь она в глубине души надеялась, что они помогут ей выпутаться из этой истории. Но все надежды рухнули.

Блохина и Саранчаева толкнули в угол комнаты, связали ноги.

После этого девушка замкнулась. Ни уговоры, ни угрозы Максима не подействовали.

Но тот пока сильно и не настаивал. В его поведении была абсолютная уверенность, что никуда Зовалевская не денется, все равно сломается.

Под утро Максим убрался. С пленниками остались Шахматист и Брюнетов.

Блохин неподвижно прилип к полу, а Саранчаев ерзал, как будто сидел на горячих углях. Оба виновато косились на Зовалевскую.

Шахматист и Брюнетов находились за дверью, уши настороже, ухватывали любое шевеление пленников. На всякий скрип и стук тут же в проеме возникала физиономия Брюнетова.

Так протянулся целый день. Нудно, тускло, тошно, в полудреме.

К вечеру в дверях опять возникло кривляющееся лицо Брюнетова. Он бесцеремонно выдернул из кресла девушку, бросил через плечо и понес в туалет. Она билась в его руках, но это не помогло. Ее помощники загалдели, дергаясь, ругаясь и угрожая, но и это не