– Но откуда вы знали, что я приеду? – спросила она.

– Ниоткуда, просто надеялся: пора уже доброй женщине из Голландии перестать обходить нас стороной и помочь нам в нашей беде. Идемте.

Мучимая любопытством, Труус пошла за ним. Всю дорогу до канцелярии они мило болтали. Но, переступив порог, оказались в комнате, где буквально яблоку негде было упасть, столько в нее набилось еврейских женщин с детьми. Это была очередь на получение нидерландской визы.

Консул попросил у женщин минуту внимания, хотя те и так уже почти все обернулись на звук открывающейся двери.

– Это Гертруда Висмюллер, – сказал он. – Она приехала из Голландии, специально чтобы отвезти туда ваших детей.

Он так уверенно отобрал из очереди шестерых детей, будто знал, что Труус приехала именно за ними. Детям – пятерым мальчикам и одной девочке – было от одиннадцати до тринадцати лет. Труус особенно любила этот возраст: с одной стороны, подростки прекрасно понимают, что происходит кругом, с другой – они совсем юные, и жизненная грязь еще не пристала к ним, не успела лишить их надежд и идеализма. Барон уже оформил им документы, дающие право свободного передвижения по территории Германии: подходящие документы, как он выразился. К ним чудесным образом оказались приложены семь железнодорожных билетов первого класса до Амстердама.

– Отъезд в четырнадцать сорок пять, – сказал барон, взглянув на часы.

– Голландские визы у них тоже есть? – уточнила Труус.

– Понимаете, госпожа Висмюллер, будь у этих детей визы на въезд в Нидерланды, они вряд ли нуждались бы в вашей помощи. Но, увы, в Оснабрюке вам придется пересесть с ними на другой поезд, берлинский, до Девентера. Ничего не бойтесь: для вас уже заказаны места.

Путешествовать первым классом казалось Труус непростительным мотовством, но, когда на вокзале она попросила барона поменять им билеты, тот отказался наотрез.

– Уверяю вас, вы еще поблагодарите меня за этот отказ, – сказал он. – В наши дни выехать из Германии невероятно трудно.

– А тем, кто путешествует первым классом, разве проще? – спросила Труус, ломая голову над тем, как именно она доставит этих детей в Нидерланды, если даже сам генеральный консул не смог добиться для них документов.

Дядя Михаэль сидел в кресле отца, боком к столу, и, закрыв глаза, самозабвенно ласкал под юбкой зад Аниты, сидевшей у него на коленях. Штефан, застыв на пороге, старался изгнать из памяти звуки, которые эти двое издавали на диване, когда под ним прятался он. Неужели это было только вчера? Обнаженные бедра Зофии Хелены, стоящей на четвереньках в подземном тоннеле, мелькнули перед его внутренним взором, но он тут же прогнал и это воспоминание, хотя оно упорно всплывало при каждом взгляде на лицо Аниты, ее склоненную от удовольствия голову, длинные, как у Зофи, волосы, рассыпавшиеся по спине. В своих пьесах Штефан всегда писал главных героинь, которых предстояло играть Зофи, именно такими – с длинными распущенными волосами, а не с косами или узлами, как она обычно носила.

Голубые глаза Аниты распахнулись.

– О! – вырвалось у нее, когда она встретила взгляд Штефана.

– Вот видишь, ты тоже хочешь еще немножко, – произнес дядя Михаэль.

Женщина вытащила из-под юбки дядину руку и сказала:

– Михаэль, мы больше не одни.

Дядя повернулся к Штефану. Всего на миг юноше показалось, что перед ним тот самый дядя Михаэль, который в детстве протягивал ему сливочно-ликерную карамельку со словами: «Сладкое для моего сладкого сынишки», а позже, когда Штефан вырос, расспрашивал его о пьесах, которые тот писал, и о музыке, которая ему нравилась.

– Что ты здесь делаешь? – напустился на него дядя. – Тебе нельзя…

– Папу арестовали, – ответил Штефан, как только секретарша скользнула мимо него к выходу.

– Уходи! Нельзя, чтобы тебя здесь видели! – Дядя Михаэль бросил взгляд в окно; на той стороне улицы был банк, к нему стояла огромная очередь, хотя двери были закрыты. – Денег я тебе достану, но…

– Папе нужна виза, – сказал Штефан.

– Я… Ты думаешь, я могу позвонить какому-нибудь чиновнику и сказать: так, мол, и так, дайте моему бывшему зятю визу?

– Вы обещали заботиться о нас. Я могу остаться в Вене с мамой, и Вальтер тоже. Но папа арестован. Ему надо уезжать.

– Денег я тебе достану, но визу не могу. Никто не должен видеть, как я хожу и прошу визу для еврея. Понимаешь? Нельзя, чтобы тебя здесь видели. Уходи, но только незаметно.

Штефан стоял и смотрел на дядю: тот сидел в кресле его отца, за столом его отца, под портретом Лизль с расцарапанными щеками работы Кокошки, в кабинете той самой фабрики, которую дед Штефана построил с нуля в те времена, когда у предков дяди Михаэля уже были все привилегии. Штефану захотелось пойти домой и забраться в постель, как прошлой ночью, но он знал, что маме и Вальтеру не поздоровится, если соседи увидят, как он ходит туда-сюда. Значит, снова придется ждать до поздней ночи, когда можно будет вскарабкаться по дереву на крышу, а оттуда – в окно комнаты для прислуги, где можно будет поспать несколько часов, чтобы потом, встав еще до рассвета, проделать весь путь в обратном порядке.

– Прочь! – повторил дядя. – Уходи. Я найду способ передать твоей матери денег, но за помощью иди к своим.

– К кому – своим?

– Ты еврей. Если кто-нибудь узнает, что я тебе помогаю, меня тоже отправят в трудовой лагерь. Ты – еврей.

– Вы мой дядя. Мне не к кому больше обратиться.

– Евреи помогают евреям в центре еврейской общины, это рядом с домом, где жил твой дед, когда строил свой дворец.

– В Леопольдштадте?

– Когда он строил дворец, я сказал. Слушай меня внимательно. На этой стороне канала. А теперь иди, пока никто не увидел, как я тебе помогаю.

Штефан шел через темное подземелье, стараясь держаться ближе к его сырым стенам. Сначала он забрел в крипту позади запертых ворот собора Святого Стефана – наверное, свернул где-то не туда. Тогда он вернулся и вновь пошел в сторону талмудической школы. По пути ему попался люк. Поднявшись к нему по скобам, вбитым в стену подземелья, Штефан приподнял его треугольный лепесток и выглянул наружу. Следующий люк показал ему, что он на месте: узкая улица, ветхие от старости дома. Именно так выглядел старый городской центр с главным еврейским храмом и центром еврейской общины. Вход в центр тоже был прямо перед ним, но рядом стояли двое эсэсовцев и наблюдали, как мальчишки из гитлерюгенда дразнят женщин и детей, кидают в них камнями.

Матерям с детьми нужно помочь. Штефан знал это. Но предпочел дождаться, когда эсэсовцы уйдут. И только через несколько минут после их ухода он толкнул тяжелую металлическую решетку, выскользнул на мостовую и заспешил через улицу к входу в здание иудейского центра еврейской общины.