– Прекрасный день. Нас ждет восхитительный ленч и покойная прогулка по реке. На обратном пути пообедаем Хенли, а когда сядем в машину, будете спать, завернувшись в свои меха. Как вам мой план?

– Он великолепен, – ответила Пруденс, чувствуя, как напряжение покидает ее. – Если обещаете не злить меня, покажу вам свою другую сторону.

– Не могу обещать, – возразил Гидеон, с улыбкой покачиваясь к пей. – Иногда это неизбежно. Позвольте мне указать свое мнение, если что-то пойдет не так.

– Ладно, – согласилась Пруденс. – Но не сегодня. А если я попрошу выслушать кое-что о нашем деле. Обсуждать ничего не будем, только выслушайте меня и подумайте о том, что следует делать.

– Давайте.

– Мой отец выступит в суде свидетелем в пользу Беркли скажет о нем пару дружеских слов.

Гидеон никак не отреагировал на ее заявление, лишь кивнул.

– Неужели вы не понимаете, как это ужасно.

– Пока не понимаю.

– Но ведь вам придется нападать на отца.

– Попытаюсь сделать так, чтобы он усомнился в непогрешимости друзей.

– Но вы не обидите отца?

– Нет, если в этом не будет необходимости.

Пруденс пыталась осмыслить его слова. Его тон был таким обыденным и равнодушным, несмотря на ужасную, чудовищную перспективу.

– Боюсь, как бы он не узнал меня или мой голос, – сказала она через минуту. – Не уверена, что смогу изменить его до такой степени, чтобы он стал неузнаваем даже для отца.

– Что вы задумали? – спросил он с любопытством.

Пруденс хмыкнула. Она и сестры решили, что она попытается говорить так, как пыталась говорить Честити при встрече с их первой клиенткой. Этот тон был анонимным, безликим, как и само их посредническое предприятие.

– О, но я... из Парижа. Во Франции... мы не задаем леди... дамам такой вопросы. Ви понимаеть? Эта «Леди Мейфэра», она вполне респектабельна. Вы называть это достойный, уважаемый?

– А вы сумеете сохранить этот акцент достаточно долго? – смеясь, спросил Гидеон.

– Почему бы и нет? – спросила Пруденс непринужденно. – Мой французский вполне хорош для того, чтобы говорить на этой смеси двух языков и все же сделать так, чтобы меня понимали. Я подумала, что это хорошая мысль.

– Таинственная французская дама под вуалью... – задумчиво произнес Гидеон. – Конечно, это их заинтригует. К тому же вы можете таким образом вызвать к себе симпатию. Обычный англичанин всегда поддастся очарованию чего-то... Как бы это назвать? Пожалуй, раскованностью француженок. И тогда присяжные могут проявить большую снисходительность ко всему, что напечатано в «Леди Мейфэра», раз это будет высказано иностранкой, от которой можно ожидать любых сюрпризов.

– Да, такая стратегия всегда окупится, – промолвила Пруденс.

– Это сработает, если вы сумеете сохранить вашу манеру речи, столкнувшись с самыми безжалостными вопросами.

– Я попрактикуюсь с сестрами, – пообещала Пруденс.

– Все будет зависеть от того, удастся ли вам остаться неузнанной во время процесса, – напомнил он ей. – Как я уже говорил, обвинение сделает все возможное, чтобы выяснить, кто вы. Не исключено, что они уже работают в этом направлении.

– На следующей неделе мы будем знать, поступали ли странные запросы в местах распространения газеты «Леди Мейфэра».

– Разумно, – похвалил он. – А что еще?

Пруденс потянулась к своей муфте, чтобы извлечь записку графа Беркли, и прочла ее вслух.

– Она не датирована, но ясно, что написана очень давно.

– Этого недостаточно, – заявил Гидеон. – Найдите расписание и даты выплат, узнайте, что покупал ваш отец. Я не смогу разоблачить этих негодяев без неопровержимых улик.

– Вы могли бы прямо спросить об этом графа, – сказала Пруденс, внутренне возмутившись, когда он так резко и безапелляционно осудил то, о чем, казалось, они уже договорились. – Можно бы его слегка потрясти.

Он покачал головой:

– Нет, этого мало даже для того, чтобы начать разговор. Вам придется рыть глубже.

– У меня есть доверенность на осмотр банковских бумаг отца. В понедельник займусь этим.

– Как вы ее заполучили? – с удивлением спросил Гидеон. Пруденс плотнее запахнула манто, просто зарылась в него и подняла воротник.

– Это фокус. Не могу им гордиться, и не стоит о нем говорить.

– Как вам будет угодно, – не колеблясь, согласился сэр Гидеон. – Вы замерзли?

На этот раз в его голосе прозвучало искреннее беспокойство.

– Немножко, – призналась Пруденс.

– Меньше чем через полчаса будем на месте. Видите шпили зданий?

Он жестом показал на едва заметные на горизонте шпили Оксфорда, поблескивавшие в долине под ними.

– Как ни странно, – заметила Пруденс, решительно отбросив невеселые мысли, – я никогда не была в Оксфорде. В Кембридже была, а в Оксфорде нет.

– Я предпочитаю Оксфорд, но, возможно, потому что предубежден.

– Вы учились в Нью-Колледже?

Он кивнул, потом положил руку ей на колено. Это было мгновенное прикосновение, но Пруденс оно показалось многозначительным. Она сознавала, что все их путешествие имело какой-то особый смысл, но разгадать его пока не могла.

Они остановились перед отелем Рэндолфа на Бомон-стрит в тот момент, когда городские часы пробили полдень. Пруденс вышла из машины и расправила плечи. Солнце пригревало, день был скорее летним, чем осенним, и Пруденс снова пришлось снять меховое манто. Гидеон сгреб его с сиденья машины.

– Возьмем с собой. На всякий случай. Так безопаснее.

Швейцар поспешил проводить их в великолепный холл отеля. Красивая широкая лестница вела на верхние этажи.

– Дамская комната наверху. Я подожду вас за столиком, – сказал Гидеон и направился в ресторан.

Когда Пруденс присоединилась к нему, он просматривал карту вин. Возле ее тарелки стоял бокал шампанского.

– Я позволил себе заказать вам аперитив, – сказал он. – Если предпочитаете что-нибудь другое...

– Нет, – возразила Пруденс. – Это прекрасно.

Она села и отпила глоток вина.

– Похоже, это бодрит.

– По-моему, именно это вам и нужно, – откликнулся Гидеон.

Он положил ладонь на ее руку.

– Вы позволите?

О да, подумала Пруденс, этот день она никогда не забудет. Ее рука мягко выскользнула из-под его ладони, и она принялась изучать меню.

– Что вы рекомендуете? Я полагаю, вы хорошо знаете здешнюю кухню.