Однако ответ на этот вопрос был ясен как день. Она... и ее сестры... они нуждались в профессиональных услугах этого человека.

Не оставалось места ни для чего, кроме чисто деловых отношений с адвокатом. К тому же, напомнила она себе, он ей совсем не нравился.

Гидеон понял, что не удастся вызвать Пруденс на откровенность, и спросил равнодушно:

– Готовы продолжить путь?

Он поднялся, нашарил в кармане горсть монет и бросил на стол.

– Если наш пункт назначения Оксфорд, то да, – ответила Пруденс.

– Там нас ждет множество развлечений, – пообещал он и двинулся к двери, навстречу яркому, солнечному дню. – Я на удивление хорошо помню свои спортивные успехи, хотя прошло около двадцати лет.

Он вздохнул. Пруденс не ответила, только сжала губы. Он, видимо, напрашивался на комплимент, но так и не дождался его.

– Не думаю, что мне нужен этот мех, – заметила Пруденс, когда они вернулись к машине. Она сложила манто и повесила на спинку сиденья.

– Но вам понадобятся капюшон и очки, – сказал Гидеон, надевая свои автомобильные очки. – А через несколько минут, как только мы окажемся на дороге, открытой всем ветрам, вы поймете, что манто вам тоже не помешает.

Он надел пальто и переключил внимание на зажигание. После нескольких поворотов ручки машина ожила, и он тотчас же отложил ручку и сел за руль, сказав с показной бодростью, которой вовсе не ощущал:

– Все вверх и вверх.

– Далеко это отсюда?

– Примерно двадцать миль. Мы должны проехать это расстояние за час или час с лишним. Дорога хорошая.

Пруденс застегнула капюшон под подбородком, размышляя о том, что не может разделить его энтузиазм при мысли о езде по ухабистым дорогам на предельной скорости. Она набросила на плечи меховое манто, ветер свистел в ушах. Обратный путь представлялся ей в мрачном свете. Когда они выедут из Оксфорда, солнце уже будет клониться к закату и станет еще холоднее. Гидеон между тем что-то весело напевал.

– Вы днем всегда свободны? – спросила она. Гидеон прекратил пение.

– Если только не нахожусь в суде или на деловом совещании, – ответил он. – А в чем дело?

– Обычно мы устраиваем домашние приемы с целью представить друг другу кажущиеся нам перспективными пары. Может быть, вы пожелаете как-нибудь днем заглянуть к нам?

Просто терьер, вцепившийся в кость, подумал он, иначе ее не назовешь.

И со вздохом покорился неизбежному.

– А у вас есть еще какие-нибудь кандидатуры, кроме Агнсс-Как-Там-Ее-Зовут?

– Харгейт, – ответила Пруденс. – Напрасно вы отказались хотя бы познакомиться с ней. Она бы вам очень понравилась. Даже не пожелали выслушать меня.

– Интуиция меня никогда не подводит, – возразил он. – Едва вы заговорили о ней, как я сразу понял, что она мне не подойдет.

– Странно, откуда такая уверенность? – с нотками раздражения в тоне произнесла Пруденс.

– Просто уверен, и все.

Пруденс снова раскрыла свою записную книжку, пробежала глазами несколько имен, которые были выбраны ее сестрами и ею самой.

– Ладно. Сделаем еще одну попытку. Возможно, вам понравится Лаванда Райли. Я приглашу ее к нам на среду, если этот день вас устроит.

– Нет, – решительно заявил он.

– Нет, потому что в среду вы заняты?

– Нет, потому что меня не может заинтересовать Лаванда Райли.

– Но откуда вы знаете? Я ведь и словом о ней не обмолвилась.

Раздражение Пруденс росло.

– Мне вполне достаточно имени. Я не сказал, но имя для меня очень важно. Запишите это в свою книжечку. Я просто не смог бы жить с женщиной, которую зовут Лаванда.

– Какая нелепость! Вы можете называть ее ласкательным именем. Или уменьшительным.

– Мне претит сама мысль об этом. К тому же остальные будут называть ее Лавандой. И мне никогда не избавиться от этого дурацкого имени.

– Все ваши возражения не имеют ни малейшего смысла. Пруденс вдруг замолчала, подумав о том, что, сама того не желая, стала мишенью насмешек. Но похоже было, что он вовсе не нуждается в поощрении. Он упрямо продолжал, не обращая внимания на ее ледяное молчание:

– Мне нравятся имена, созвучные добродетелям, например Хоуп...

– Хоуп значит «надежда», а надежда – не добродетель, – огрызнулась Пруденс.

– Если женщина по своей натуре никогда не теряет надежды, это своего рода добродетель, – возразил он. – Или же Честити – милосердие. Прекрасное имя. Еще мне нравится имя Пейшнс – терпение. И конечно же, Пруденс. Твердость, надежность, осмотрительность. В одном имени столько добродетелей.

Пруденс с трудом сдержала смех. Он посмотрел на нее с улыбкой.

– Вам смешно. У вас блестят глаза.

– Вы не можете видеть выражения моих глаз за толстыми стеклами очков.

– Но представить могу – ваши губы подрагивают, а это значит, и глаза искрятся весельем. Я не раз это замечал.

– В вашем обществе мне не до веселья. С самой первой нашей встречи. Так что это замечание неуместно.

– Хотел сделать вам комплимент. – В его голосе прозвучала досада.

– Он оказался бы пустым и бессмысленным. – Пруденс укуталась в манто: машина набирала скорость, и ветер снова засвистел в ушах.

– Вы очень упрямы, – сказал сэр Гидеон. – Я надеялся, что мы проведем восхитительный день, но вы делаете все, чтобы его испортить.

Пруденс повернулась к нему:

– Ах, вы собирались провести восхитительный день на природе! Не предупредив об этом меня. Не подумав о том, что у меня свои планы. А теперь вините меня в том, что я испортила вам день. Вы ведь сказали, что мы поработаем над нашим делом.

– Именно этим мы и занимаемся, но все идет не так, как хотелось бы, – произнес сэр Гидеон. – Я думал, в неформальной обстановке вы расслабитесь, будете самой собой, и я увижу другую сторону вашей личности. Если, конечно она существует. Если же нет, то день напрасно потерян.

Немного помолчав, Пруденс сказала:

– Конечно, существует. Но зачем она вам?

– Чтобы выиграть дело, – ответил он просто. – На свидетельском месте мне нужна добрая, умная, сострадающая Пруденс Дункан. Вы можете быть такой?

Наступило молчание. Пруденс погрузилась в раздумье, отметив, что Гидеон тоже думает о чем-то своем. Тут Пруденс осенило. Почему она противилась его обаянию, ведь Гидеон изо всех сил старался ее рассмешить, позабавить? И это напрямую было связано с их делом. Но упрямство ее не знает границ.

Наконец Гидеон прервал затянувшееся молчание: