— Что это?

Никак не привыкну к его способности всегда делать то, чегоменьше всего ожидаешь.

— Я подумал, что здесь ты еще не бывала. — Деймен спахиваетдверцу и берет меня за руку. — Я угадал?

Киваю, рассматривая пустынный пейзаж. Редкие кусты, горы назаднем плане и тысячи ветряков. Нет, правда — тысячи. Все высокие, белые, и всевращаются.

— Это ветряная ферма. — Деймен усаживается на капот исмахивает пыль, чтобы я могла сесть рядом. — Здесь вырабатывают электричество,используя энергию ветра. За час производится достаточно, чтобы обеспечить нуждысредней семьи в течение месяца.

Я разглядываю крутящиеся лопасти и пытаюсь понять, что всеэто должно значить.

— А зачем мы сюда приехали?

Деймен глубоко вздыхает, глядя куда-то вдаль.

— Меня сюда тянет. Наверное, потому, что я за последниешестьсот лет видел столько перемен, а идея использовать работу ветра — очень,очень древняя.

Все-таки я не понимаю, к чему все это, хотя определенночувствую, что смысл есть.

— При всех достижениях науки и техники некоторые вещиостаются неизменными...

Я киваю, без слов приглашая его продолжать. За словамиДеймена кроется нечто более глубокое, только он не спешит со мной делиться.

— Техника развивается невероятными темпами. Знакомыепредметы устаревают все быстрее. Мода, казалось бы, тоже развивается, но еслипрожить достаточно долго, понимаешь, что она ходит по кругу. Хорошо забытоестарое чуть-чуть преображается и становится новым. Все вокруг изменчиво, неменяются только люди. Мы стремимся к тому, к чему всегда стремились. Укрытие отнепогоды, еда, любовь, смысл жизни... — Он встряхивает головой. — То, что независит от эволюции.

Его бездонные глаза темнеют. Не представляю, каково это —быть им. Так много повидать, так много знать, так много в своей жизни сделать —и остаться прежним, ни капельки не очерстветь, что бы он там о себе ни думал.Все такой же мечтатель.

— А когда насущные потребности обеспечены, когда у нас естьеда и жилье, мы стремимся только к одному: чтобы нас любили.

Он наклоняется ко мне. Прохладные мягкие губы касаются моейщеки — мимолетно, невесомо, словно легчайший ветерок из пустыни.

Деймен отодвигается и говорит, глядя на ветряки:

— Нидерланды славятся ветряными мельницами. И поскольку тыцелую жизнь провела в этой стране, я подумал, что тебе интересно было бы ееповидать.

Кажется, он оговорился. У нас и времени нет на такуюпоездку... Или есть?

Деймен улыбается. Взгляд у него уже не такой мрачный.

— Закрой глаза и дай руку!

Мы приземляемся, держась за руки. Я оглядываюсь вокруг.

— Ой, мамочки... Это же...

— Амстердам. — Деймен щурит глаза, приноравливаясь к туману.— Только не настоящий. Тот, что в Летней стране. Я бы и в настоящий тебясвозил, но подумал, что сюда будет быстрее.

Я разглядываю каналы, мосты, ветряные мельницы, огромныеполя алых тюльпанов. Он их специально для меня создал? Тут я вспоминаю, чтоГолландия славится своими цветами, особенно тюльпанами.

— Не узнаешь? — спрашивает Деймен, внимательно за мнойнаблюдая. — Погоди, со временем вспомнишь. Я воссоздал все по памяти, как этовыглядело в девятнадцатом веке, когда мы с тобой были там в прошлый раз. Искажу без ложной скромности, получилось очень похоже!

Он ведет меня через улицу. Приостанавливается, пропускаяпустой экипаж. Мы подходим к магазинчику с распахнутой дверью. Внутри толпятсялюди без лиц. Деймен изучающе смотрит на меня — не пробудились ли воспоминания?Я отхожу от него на несколько шагов. Мне хочется самой почувствовать этотгород. Стараюсь вообразить себя прежнюю — рыжеволосую, зеленоглазую, как я идумимо этих белых стен, ступаю по паркетному полу, рассматриваю картины. Другиепосетители понемногу размываются, делаются полупрозрачными по краям, потомснова проступают ярче. Я знаю — это Деймен удерживает их здесь. Он ведь их иматериализовал.

Я иду вдоль стен. Видимо, здесь воссоздана картиннаягалерея, где мы впервые встретились. К сожалению, мне она абсолютно незнакома.Картины постепенно тускнеют, на них уже ничего не разберешь, и только одна,прямо передо мной, осталась нетронутой.

На полотне девушка с пышными тициановскими волосами —роскошная смесь рыжего, золотого и каштанового, потрясающий контрасте бледнойкожей. Живопись такая осязаемая, такая зовущая — словно можно взять и шагнутьтуда, в картину.

Рассмотрев ее как следует, я понимаю, что девушка совершеннообнажена — хотя и прикрыта в стратегических местах. Пряди влажных кудрей,спадая на плечи, спускаются ниже талии, нога чуть выдвинута вперед, ладонисложены вместе на нежно розовеющем бедре. Больше всего меня завораживают глаза:глубокие, зеленые, и взгляд открытый и прямой, словно она смотрит на воз­любленного,нисколько не смущаясь оттого, что ее застали в таком виде.

У меня что-то сжимается в животе, и сердце начинаетколотиться. Я чувствую, что Деймен совсем рядом, а посмотреть на него не могу.Не могу разделить с ним эту минуту. В глубине моего разума зарождается какая-томысль и требует осознания. Не успев даже моргнуть, я вижу. Вижу так же отчетливо,как золоченую раму, в которую заключен холст. Эта девушка — я!

Я-прежняя.

Я-голландка.

Натурщица, влюбившаяся в Деймена тем вечером, мы с нимвпервые встретились в этой галерее.

И больше всего тревожит меня, не дает ни вздохнуть, нипошевельнуться, внезапное понимание: тот, невидимый возлюбленный, на когообращен взор девушки — не Деймен.

Это кто-то другой.

Незримый.

— Узнала. — Голос у Деймена ровный, будничный, ничуть неудивленный. — По глазам, верно? — Он прибавляет, склонившись совсем близко: —Цвет иногда меняется, но суть всегда та же.

Я бросаю взгляд на Деймена. Густые ресницы затеняют егоглаза, полные тайной тоски, и я быстро отворачиваюсь.

«Сколько лет мне было?» Не решаюсь произнести вслух. Лицо накартине юное, без единой морщинки, а вот уверенность в себе скорее подходитзрелой женщине.

— Восемнадцать.

Он по-прежнему наблюдает за мной, словно подталкиваетвзглядом — хочет, чтобы я сказала это первой. Умоляет меня говорить, неперекладывать груз на его плечи. Прибавляет, вслед за мной обернувшись кхолсту:

— Ты была прекрасна. Истинно прекрасна. Он идеально уловилсходство.

«Он».

Вот, значит, как.

Чуть заметная резкость в голосе выдает все то, на что словатолько намекали. Деймен знает художника. Знает, что я сняла одежды ради кого-тодругого.