ворот поворот: нету… Триста верст на ЗИЛу от Омчука отмахали. Ну, я и прошелся на них по-казачьи в полный голос. А там мужчинка сидел лобастый с проплешиной во всю голову – усы бы наклеить – вылитый Ленин. Он ажно привстал. Спрашивает: « С каких мест будешь?» Так и познакомились с Алексеем Григорьевичем, как его здесь величали.

Мой земляк оказался. С Дону из станицы Новогригорьевской. А тетка была выдана замуж за Качалинского казака. На том мы и подружились…

Однажды завезли чешское, бочковое. Честно сказать пивко хорошее. Но с магаданским не сравнить, особенно с тем, каким угощал меня на заводе Алексей Григорьевич. Высочайший профессионал!

Отец рассказывал с юморком, а Иван удивленно смотрел, восторга не понимал. У отца полстраны ходило в земляках. Он и немца туда бы причислил, доведись встретить, потому что любил вставить в разговор немецкие слова. Они ему нравились своей необычной хлесткостью. Когда жил в Уфе, то запомнил полсотни обиходных татарских слов. Татары или узбеки в северной глуши, обнимали его как родного, когда он вставлял в разговор «зур якши, туз бар…» Поработав сезон на промывке с якутскими парнями, он легко влазил в их разговор. Позже говорил, что якутский, сродни татарскому, легко запоминается и щеголял непонятным для всех остальных: «Туругур» или «Улахан махтал». Якуты от этих фраз расплывались в улыбке, а в местном кафе ему доставался лучший кусок оленины.

Сразу после прилета в Магадан, Иван на такси подъехал к гостинице «Северная», затем к «Советской» и всюду грубоватое «мест нет». Таксист подсказал: «Ты в паспорт синенькую вложи и сразу найдут». Действительно место нашлось в престижной гостинице на улице Ленина. Хорошо устроился в двухместном номере, одно беспокоило, что те деньги, что отдала мать, быстро подтаивали.

На площади возле нового автовокзала первым делом нашел справочное бюро. Женщина пожилая, доброжелательная, долго расспрашивала про Аркадия Федоровича Цукана, а когда ничего не нашла в своих толстых адресных книгах, то посоветовала обратиться в местное ГУВД. «У них данные на всю область и Чукотку, а у меня только по городу Магадану».

Вспомнил про главного технолога, с которым дружил отец…

Пивоваренный завод находился на улице Пролетарской. Словоохотливый таксист, узнав в нем приезжего, сразу выступил в роли гида. Рассказал про улицу Портовую, которая называлась Колымским шоссе, застраивалась сначала зеками, а потом пленными японцам. Руководили питерские архитекторы… «А пиво у нас уникальное! Я точно знаю, – похвастался таксист. – Помимо солода в него добавляют стланиковый экстракт. Ну и водичка классная из подземных источников. Завод пустили еще до войны в бревенчатом доме, а уж после развернулись. Тут баба-огонь была директором, при ней завод обустроился и пошел вверх… Я пока в магазинчик схожу, а ты маякни, если что. Неохота мне порожняком елозить»

Дальше проходной Ивана не пустили. Правда, позвонили в приемную, потом в кадры и вежливо пояснили, что Алексей Григорьевич умер два года назад, что его провожали в последний путь всем заводом.

– А пиво теперь стало не то, честно тебе скажу, – неожиданно разоткровенничался вахтер.

Где и как искать отца Иван не знал. Кроме открытки: «Магадан, главпочтамт, до востребования», – у него не было ничего. Это угнетало, он понимал, что обязан найти, уж очень настойчиво просила перед отъездом мать, нажимая на то, что они поступили с ним при последнем расставании скверно.

Иван хорошо помнил, как тогда в октябре ввалился отец и, не раздеваясь, лишь кинув на сундук шляпу, стал торопливо объяснять про долгую дорогу, золотодобычу, с которой он порвал навсегда. Запало, как он, с несвойственной для него угодливостью, разливал шампанское в чайные чашки. Потом совал матери в руки деньги, подарки…

А я тоже хорош. Набычился. Иди, мол, отец подобру-поздорову и подарки твои не нужны. На следующий день напялил суперскую японскую куртку, чтобы знакомые пацаны похвалили, а главное позавидовали.

– Где достал? Небось, у фарцовщиков…

И ведь поддакнул для форса, и не сказал, что куртку привез отец из Якутии. Сегодня его удивляло это никчемное бахвальство, желание приобщиться к местным валютчикам, спекулянтам.

Он вторую неделю бродил по городу в поисках работы. Прошелся по улице Ленина-Сталина, построенную по лекалам, точнее по отголоскам Невского проспекта в Санкт-Петербурге. Зеки-архитекторы торопливо воплощали смутные образы Северной Пальмиры, чтобы скостили им десятилетний срок. Свернул к драмтеатру, с впечатляюще грандиозным фасадом с колоннами. Огромное здание, под стать городу миллионику, а не Магадану с населением в сто тысяч. Особенно удивили лепные скульптуры на фронтоне театра: автоматчик с биноклем, женщина с серпом, шахтер – издали больше похожий на водолаза, а четвертый какой-то совсем непонятный, возможно, рыбак. И эта грандиозность никак не вязалась с рассказами о Колымском шоссе, по которому возили, водили, таскали из морского порта заключенных. Диссонанс кричащей помпезности и убогости он видел не раз в Подмосковье, Уфе. Здесь в Магадане, на фоне измятой морозами природы, изломанных ветрами деревьев, – дощатые засыпухи и бараки, что лепились по склонам плешивых из-за каменистых осыпей сопок, казались привычными. Возможно из-за того, что он вырос в маленьком поселке, сплошь состоящем из таких же бараков, массивов самодельных домиков по прозванию «шанхай». Хорошо запомнил барак, построенный в начале пятидесятых добротно и основательно, разделенный перегородками на шестнадцать комнат, где каждой твари по паре, как не раз говорил отец.

Пацаны на Колыме быстро взрослеют, жизнь преподносит много разного, чаще всего экстремального, страшного и не очень, но всегда это идет через преодоление и познание. Отец подарил ему лыжи с простейшим креплением под валенки. Прямо в комнате на полу заставил двигать ногами, толкаться палками, держать равновесие.

В декабре долго бушевала метель. Затем навалились январские морозы, воздух густой и колючий окутал окрестности пеленой тумана. Встала золото извлекательная фабрика, подсобные цеха, полигон… В феврале мороз спал, актированные дни закончились, но в первый класс не пускали. Ваня скучал в одного. Вдруг из-за сопки выглянуло красно-желтое медное солнце, иней на окне стал плавиться и он понял, что на улице потеплело. Старательно оделся и убежал за барак, чтобы начать восхождение на покатый склон. Вставил носки валенок в кожаные петли, старательно подвигал ногами, как учили. Вымороженный наст держал хорошо, не проваливался и он зашагал, опираясь на палки. Снежную целину перегородила цепочка глубоких великанских следов. Ваня постоял, вглядываясь в глубокие провалы, оглянулся, а не повернуть ли назад. Осторожно сделал пару шагу вперед, чтобы проскочить через препятствие, но хвост лыжи вместе с ногой завалился в расщелину. Упал на спину. Правая нога плотно сидела в снежной яме. Он долго извивался червяком, размолачивая