— Дай я посмотрю на тебя! — Он сжал мою ладонь чуть влажными пальцами и заставил повернуться вокруг своей оси, точно малолетнюю гимназистку. — Святые Угодники, как ты сильно на нее похожа! Одно лицо! И почему я раньше не заметил?

— Простите? — с извиняющейся улыбкой осторожно переспросила я.

Патрик Стомма в отличие от младшего брата был невысок. Если при разговоре с Кастаном мне приходилось задирать голову, то новому королевскому фавориту я смотрела в глаза.

— Хотя… Мне кажется, ты немного ниже ее. — Он вытянул руку, прикидывая мой рост, и обратился к секретарю, следившему за хозяином с елейной улыбкой лизоблюда: — Жаль, Осиф, ты не видел Агнессы. Она была настоящей красавицей.

— Кто? — вклинилась я.

— Твоя мать.

У меня погасла улыбка.

— Зои, ты совсем не помнишь своей матери? — принялся допытываться Патрик. — Как она удивительно пела!

Он стал мурлыкать сбивчивый мотивчик. Неожиданно в голове зазвучал чистый женский голос, поющий колыбельную.

«Вечер входит на порог. В доме звезды он зажег. В доме стало тихо-тихо…»[18]

Отогнав странное наваждение, я отступила и вымолвила с холодными интонациями:

— Мне кажется, вы что-то путаете, суним королевский посол. Меня зовут Катарина Войнич. Меня вырастил и воспитал лекарь Борис Войнич, он держит аптекарский двор в районе Западных ворот…

— Разве тебя не удочерили? — поднял брови Стомма-старший. — Ты сейчас все увидишь.

Беспрестанно оглядываясь в мою сторону, точно я могла сбежать от тревожного разговора, он направился к книжным стеллажам и, забравшись на лестницу, снял с верхней полки пухлый семейный альбом для гравюр.

Он нашел нужный разворот и с довольным видом кивнул, словно вел внутренний диалог.

— Вот смотри. — Патрик спустился и подошел ко мне с открытым альбомом. Он указал пальцем на гравюру с изображением юной женщины в старомодном платье, с высокой прической. Мы действительно были похожи, как сестрицы. — Агнесс, твоя мать. Удивительная женщина.

Он говорил о ней в настоящем времени.

Мельком глянув на портрет, я перевела холодный взгляд на мечтательное лицо собеседника. Видимо, мысленно он переместился в прошлое, вспоминая годы своей молодости. В глазах светилась неожиданная нежность. Похоже, суним королевский посол когда-то был влюблен в эту женщину.

— Агнесс заменила Кастану старшую сестру, он души в ней не чаял, — пустился он в воспоминания. — Ему было семнадцать, когда она погибла в том страшном пожаре.

При упоминании о пожаре у меня по спине пробежал холодок.

— А вот посмотри…

Патрик перевернул страницу и постучал ногтем по очередной черно-белой гравюре с позирующими граверу мужчинами в костюмах и круглых, по старой моде, котелках. Среди незнакомых сунимов стоял Кастан, худой долговязый отрок.

— Это твой отец. — Королевский посол указал на представительного мужчину с тростью, не вызывавшего у меня ровным счетом никаких эмоций, впрочем, как и красавица Агнесс. — Густав Каминский.

Имя точно ударило меня в живот, выбив из груди весь воздух.

Неожиданно дверь стремительно распахнулась, и в кабинет с полубезумным видом, растрепанный и заполошенный, ворвался Кастан. Он чуть не сбил с ног секретаря, наблюдавшего за нашим погружением в прошлое с неизменной кроткой улыбкой.

Патрик оторвался от изучения гравюр и поднял на младшего брата, побелевшего от ярости, насмешливый взор:

— Думал, что ты приедешь за ней быстрее.

— Как ты посмел рассказать вот так, когда она ничего не знает?.. — сквозь зубы процедил Кастан, пожирая хозяина особняка ненавидящим взглядом. Чеканя каждый шаг, он подошел ко мне, схватил за локоть и, не успела я возмутиться, вытолкал в коридор.

— Суним Стомма… — Прямо перед моим носом с треском захлопнулась дверь, и договаривать пришлось щелкнувшему замку: — Что происходит?

Из кабинета донеслись отголоски скандала, но разобрать, о чем именно спорили братья, было невозможно.

Не зная, как правильно поступить, я огляделась. Стена коридора была превращена в экспозицию гравюр. Среди прочих висело изображение семьи Каминских. На коленях у жены алхимика пристроилась глазастая девочка лет шести. С замирающим сердцем я протянула руку, сняла гравюру и внимательно присмотрелась к малышке, отвечавшей мне серьезным, совсем не детским взглядом.

Была ли она мной?

Я совершенно не помнила себя в нежном возрасте. Моя история началась в десять лет, когда я оказалась в папином доме, получила фамилию Войнич и научилась заново говорить, а потому первая страница нашего семейного альбома хранила гравюру бородатого пузатого травника и девочки-гимназистки с огромными темными глазами.

Запихнув изображение Каминских в сумку, решительным шагом я направилась к выходу.

На воротах приюта Святой Катарины висел большой замок. За расцветшими зеленью деревьями, росшими на территории, проглядывались серые унылые здания. Доносились пронзительные детские крики.

Я подергала створку, отозвавшуюся неприятным скрежетом, и через некоторое время на шум из будки, скрытой за густыми кустами сирени, выбрался привратник, сгорбленный вредный старик.

— Мне бы к матушке настоятельнице, — попросила я.

Моргнув выцветшими, почти прозрачными глазами, он повернулся ко мне правым ухом:

— Ась?

— Мне надо к матери настоятельнице! — крикнула я из-за решеток. Он загремел замком, приоткрыл створку, вынуждая меня протискиваться бочком, словно воришку. К старости бессменный привратник похоже, окончательно стал тугоухим.

По территории тянулись посыпанные речным песком дорожки. Маятником на толстой ветке дуба летали качели. Шумели покрытые зеленым оперением деревья. Носилась гурьба детишек и за ними едва успевали приглядывать рассеянные монастырские послушницы.

Постучав, я вошла в кабинет матушки настоятельницы. Сухенькая старушка с птичьими ручками подняла голову и посмотрела на меня вопросительным взглядом над стеклышками съехавших на кончик носа очков.

— Здравствуйте, матушка, — поклонилась я. — Я Катарина Войнич.

Монашка изменилась в лице и с не характерной для ее возраста резвостью вскочила из-за стола.

— Святая Угодница, какая радость!

Она тепло расцеловала меня в обе щеки, схватила за руки, долго рассматривала, а потом покачала головой:

— Ты еще красивее, чем на гравюрах в газетном листе!

— Спасибо, — смущенно пробормотала я.

— Скорей же присаживайся. — Меня усадили за знакомый длинный стол с поцарапанной крышкой.