Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я должен убедиться. Вдруг тебе станет плохо ночью?
— А теперь тебе станет плохо утром, — возразила я. — И если еще продует — сразу придется идти в госпиталь. Лучше бы пошел в казарму.
— И мучиться всю ночь, не зная, что с тобой? Подумаешь, госпиталь! Ничего в нем такого страшного нет. Кроме Кастельяноса.
Я невольно удивилась:
— Почему Кастельянос страшный? Прекрасный целитель. Фьордина Каррисо говорит, отделению очень повезло, что он с нами. Таких специалистов мало.
Интересно, что такое Кастельянос делал с Бруно, что тот до сих пор о своем целителе с таким отвращением говорит и требует, чтобы я держалась подальше? Сама я ничего такого в отделении не замечала, но ведь есть же у просьбы Бруно какие-то причины? Меня и сейчас не привлекают ко многим процедурам. Для некоторых я слишком мало знаю, а для других постороннее вмешательство попросту опасно.
— Специалист, говоришь? — мрачно сказал Бруно. — Да, эти специалисты везде успевают. Даже шоколадки дарить.
Что так его эти шоколадки возмущают? Кастельянос же их от чистого сердца дарил. Чтобы мне не было так грустно и одиноко на курсах.
— Я не беру, потому что тебе это не нравится. Хотя фьорд Кастельянос на меня обижается.
— Пусть лучше обижается, чем на что-то рассчитывает.
Слова Бруно меня удивили. Но еще больше удивило то, что сказаны они были прямо в мое ухо. Так, что легкое дуновение прошлось по виску и чуть потревожило волосы. А с вечера он ложился намного дальше. Наверное, здесь меньше дует. Мне опять стало стыдно, что я причиняю столько беспокойства фьордам.
По-видимому, Бруно заметил мое состояние, потому что сел, придвинулся совсем близко и провел рукой по моей щеке, спустился на шею, потом на плечо, чуть сдвинув бретель ночной сорочки. Почему-то его действия меня совсем не успокоили, наоборот — я заволновалась еще сильней. Но теперь не потому, что ему приходится обо мне беспокоиться, а потому что…
Тут я поняла, что ответа на этот вопрос у меня нет. Волнение было странным, жарким, обжигающим. Хотелось подставляться под его руку и ждать. Чего? Я и сама не знала. А еще хотелось протянуть руку к нему. Если он пытается меня утешить, то ведь и я могу? Он же до сих пор печалится по безвременно ушедшей невесте, о которой я совсем ничего не знаю?
— Как звали твою невесту?
Бруно отдернул руку, словно обжегся. Зря я спросила, только разбередила ненужные воспоминания. Выражения его лица я не видела, но не сомневалась, что сейчас на нем — скорбь по погибшей девушке.
— Извини. И зачем я это спросила? Тебе же больно вспоминать.
Я совсем расстроилась и не знала, что сделать, чтобы исправить свою оплошность, поэтому все-таки погладила его по щеке. Он поймал мою руку, поцеловал и уже не отпускал. Но мне и не хотелось — с ним было так уютно, так надежно.
— Ты такой замечательный, — невольно сказала я. — Так все тонко чувствуешь и переживаешь.
Бруно смущенно откашлялся.
— Дульче, ты преувеличиваешь. У меня масса недостатков.
Это у него масса недостатков? Да с него хоть сейчас можно писать портрет героя Империи!
— Ни одного не замечала, — горячо запротестовала я. — Ты слишком скромный. Но разве это недостаток?
Бруно опять поцеловал мою руку и неожиданно шепнул:
— Дульче, ты удивительная.
Теперь уже смутилась я. Зачем он это сказал? Я же самая обычная, а вот он… Я вздохнула, вспомнив, что про покойную невесту он мне так и не ответил.
От моей руки, которую он продолжал держать в своей, вверх через запястье и локоть побежали толпой будоражащие мурашки, мешающие думать о чем-либо, кроме них. Почему-то моментально высохли губы, и мурашки побежали уже по всему телу. Близость Бруно ужасно волновала. А он был совсем рядом — как-то неожиданно уже не на полу, а на моей кровати. Вот что значит военная выучка.
Мысли путались, но они сейчас и не были нужны. Его губы накрыли мои, и все остальное стало неважным. Одна его рука приспустила лямку ночной сорочки, а вторая начала комкать ее подол, требовательно поднимаясь по моей ноге.
— У тебя ужасная ночная сорочка, — хрипло сказал Бруно. — Я подарю тебе другую.
Мне она тоже сейчас не нравилась. Она мне мешала, поэтому я не стала возражать, когда ночное одеяние оказалось на полу, а руки Бруно постарались его заменить. Наверное, боялся, что я замерзну…
Все, что случилось потом, было странным и ни на что не похожим, но таким правильным и нужным нам обоим.
Утром я проспала. Впервые за все время, что нахожусь в Льюбарре. Я посмотрела на часы и испуганно ахнула.
— Что случилось? — подскочил Бруно, который так и провел ночь в моей кровати.
— Я опаздываю на занятия. И ты тоже.
Хотела было перелезть через него, но вспомнила, что на мне ничего нет, и воспоминания накатили жаркой удушливой волной.
— Дульче, ты такая красивая, когда краснеешь, — заявил Бруно, заставив меня покраснеть еще сильнее.
Его рука обвилась вокруг моей талии, не позволяя отодвинуться. Если бы нам не надо было бежать… Чтобы прикрыться, я потянула на себя одеяло. Но на Бруно тоже ничего не было, даже трусов. Я думала, что сильнее покраснеть не смогу? Ошибалась.
Набросив на него край одеяла, я умоляюще сказала:
— Отвернись, пожалуйста. Мне срочно нужно в госпиталь. Да и тебе тоже.
Бруно лениво потянулся, показывая мускулатуру во всей красе и не думая отводить от меня взгляд, и неожиданно предложил:
— Умываемся вместе. Вот так, ничего не надевая. Хочу на тебя смотреть. Ты такая красивая.
— Бруно, так нехорошо.
— Почему?
Ответа как-то не нашлось. Я сама не могла его не разглядывать. Хотелось убрать край одеяла, который недавно набросила на Бруно. Ведь в тот краткий миг я ничего толком и не увидела, а ночью было совсем темно, и что там, под одеялом, так и осталось загадкой. Про семейную жизнь тоже не успела узнать. Как хорошо, что Бруно к этому оказался подготовлен намного лучше, а то пришлось бы обращаться к фьордине Каррисо! Правда, он пока ничего не говорил о браке.
Я испытующе на него посмотрела, но он лишь счастливо улыбался в ответ. Я успокоилась. Не говорил — значит скажет. А как иначе? Это же Бруно. Самый лучший, самый замечательный, самый порядочный фьорд. Да и брак фактически уже наступил. Остались только формальности — зарегистрировать его по закону. Но мои обязанности перед фьординой Каррисо никто не отменял.
— Отвернись, пожалуйста, и меня отпусти, — попросила я жалобно. — Иначе мы непременно опоздаем. Я и так вчерашние занятия пропустила.
— Дались тебе эти курсы, — недовольно сказал он, но убрал руку. — Все равно не понадобятся.