Я дернула рукой, освобождаясь от захвата, и пошла на выход. Делать здесь больше нечего. Почти вырвала плащ из рук зазевавшегося гардеробщика и выбежала из ресторана на улицу. Холодный порыв ветра взметнул полы плаща и пробрал почти до костей.

— Дульче, ты что? — догнал меня Бруно. — Что изменилось после того, как ты узнала, что на вокзале тебя встречал не я?

— Всё.

Я наконец на него посмотрела. Он был такой же, как и полчаса назад. Такой же, но не такой.

— Всё, — повторила я. — Я думала, ты совсем другой. Я ошибалась.

— Да нет же, я все тот же, Дульче!

Он умоляюще на меня посмотрел.

Я упрямо повертела головой.

— Нет, я думала, ты честный, порядочный. Как Алонсо. А ты… Ты обманул всех — и меня, и бабушку, и родителей.

— Дульче, ну подумай! — в отчаянии воскликнул он. — Бабушка навязывает мне в невесту какую-то постороннюю девицу, о которой я ни разу до этого не слышал. Я же не знал, что это ты! Да я вообще в тот день предложение совсем другой делал!

Почему-то это оказалось самым обидным. Известие, что он не встретил меня, потому что был с другой. Потому что хотел на ней жениться. Слез удержать я не смогла, горестно всхлипнула и побежала. Побежала подальше от Бруно, которого видеть сейчас не могла. Он не остался на месте, пытался удержать, что-то говорил. Но я не слушала. Я ничего не хотела слышать. И видеть его тоже больше не хотела. Разве можно чем-то оправдать то, что он сделал?

Дверь я захлопнула перед его носом и прислонилась к ней спиной. Бруно что-то выговаривал с другой стороны. Я заткнула уши, чтобы его не слышать, но это не мешало чувствовать, что он там, за дверью. Слезы лились не переставая. Как я могла так обманываться? И бабушка еще… Говорила — судьба, говорила — как друг друга увидите, сразу влюбитесь. А он, как невеста умерла, побежал делать предложение другой. Та отказала — так и я сойду.

Я разрыдалась. А Марита еще ради этого пожертвовала своим последним платьем. И сидела потом вместе с бабушкой на одной жидкой каше, чтобы мне было на что приехать во Фринштад. И все ради этого… кто даже встречаться со мной не захотел…

Я прошла в комнату, и первое, что бросилось в глаза, — принесенные им подушка с одеялом. Заботливый какой. Свернула их, вытерла слезы и пошла отдавать — пусть в своей казарме греется. Но Бруно под дверью уже не было, так что я просто засунула тюк в шкаф — отдам, как появится возможность. Не нужны мне его вещи. И сам он не нужен. Я горестно шмыгнула носом, отгоняя подступающие слезы. Нет, Кихано не плачут из-за недостойных фьордов. Берлисенсисы этого точно не стоят — ни лже-, ни настоящие.

Уснуть удалось с Трудом, но все же удалось. Проснулась я с тяжелой головой и мрачными мыслями, которые старательно отгоняла. Бруно за короткое время удалось настолько глубоко войти в мою жизнь, что необходимость его оттуда выковыривать оказалась слишком болезненной. Но я справлюсь. Я Кихано. Бабушка говорила, никому нельзя показывать, что у тебя все плохо. Жалость унижает. Перед уходом я посмотрела в зеркало и постаралась улыбнуться. Улыбка вышла жалкой.

День прошел как в тумане. Фьордина Каррисо несколько раз спрашивала, что со мной, я отговаривалась плохим самочувствием. Но она же целитель, ее такими словами не проведешь. Наставница хмурилась все больше и наконец спросила:

— Дульче, родители Бруно приехали?

— Да, фьордина Каррисо. Приехали и кольца привезли.

— Мне кажется, у вас что-то случилось, — проницательно заметила она.

— Нет, фьордина Каррисо, у нас ничего не случилось, — почти честно ответила я. — Просто я передумала выходить замуж.

— Передумала? Почему?

Рассказывать о том, что произошло вчера, я не стала. Слишком все это было унизительным.

— Мне еще учиться надо.

— Если таково твое желание, Дульче, — задумчиво сказала наставница, — почему нет? Я уже говорила, что могу попросить направление на обучение в Высшую Школу Целителей во Фринштаде.

— Да, фьордина Каррисо, я этого хочу.

Я даже попыталась улыбнуться. Но вспомнила, как это выглядело в зеркале, и согнала улыбку с лица. Нет, лучше спокойная твердость. Фьордина Каррисо не торопилась с ответом, странно на меня смотрела и думала о чем-то своем.

— Что ж, — наконец решила она. — Время еще есть. Если ты не передумаешь до окончания курсов, я напишу нужную бумагу.

— Не передумаю.

В этом я была твердо уверена. Нет такой силы, что заставит меня выйти замуж за непорядочного фьорда, каким оказался Бруно. Не нужен он мне. И даже если что-то внутри меня просто рыдает, что нужен, все равно не нужен. Потому что я — Кихано. Потому что выйти за такого, как Бруно, — предать в себе что-то очень важное. Такое, что уже ничем потом не заменить.

Но он так не думал. Лишь только я вышла из госпиталя после работы, Бруно, карауливший у двери, сразу ухватил меня под локоть и серьезно сказал:

— Дульче, нам надо поговорить.

С Бруно я разговаривать не хотела, но увидела выходящего Кастельяноса и не стала отвечать резким отказом, как поначалу собиралась. Бруно тоже его заметил, нахмурился и замолчал. Кастельянос недовольно на него посмотрел, сухо со мной попрощался и пошел от госпиталя, а мы остались стоять на крыльце.

— Может, пойдем к тебе? — неуверенно сказал Бруно.

— Нет, — ответила я, — в моей квартире мы разговаривать не будем. И идти с тобой я никуда не хочу. Что ты можешь сказать нового? Того, что уже вчера не сказал?

— Не будем же мы стоять у всех на виду?

Я вздохнула. Не хотелось с ним ни стоять, ни идти куда-нибудь, но время для отказа упущено, своим молчанием я дала согласие на разговор.

— Мы можем пойти в Льюбарре, — предложил Бруно, — в то кафе, где…

— Нет, в Льюбарре я не пойду.

— Тогда остается кафе «Рядом», — с подобием улыбки произнес Бруно.

Нельзя сказать, что прошедшая ночь далась ему легко. Глаза запали, линия рта стала жестче. А улыбаться получалось не лучше, чем у меня. На короткий миг мне стало его жалко, но потом я вспомнила, что он лгал, чтобы обелить себя и очернить меня, и нахмурилась. Но в кафе с ним пошла. За чай я заплатила сама, другого брать не стала, а занимать столик, ничего не купив, — это как-то неприлично. Мне сейчас было так плохо, что просто кусок в горло не лез.

Бруно взял, как и я, лишь стакан чая. Мы сели за столик, я сделала глоток из своего стакана. Какая гадость! Даже в госпитале его готовили лучше, а этот… Словно опилки запарили. Хорошо, хоть горячий. Но пить, не ощущая вкуса, не получалось. Я отставила стакан. Нужно побыстрее покончить с тем, ради чего сюда пришла.

— Бруно, я тебя слушаю.

— Дульче, моего согласия на помолвку бабушка не спрашивала, — начал он говорить, что я уже слышала вчера. — Она не извещала меня о поисках невесты, а просто поставила перед фактом. Я был против, понимаешь?