Богор. Пока убийства продолжались, чиновники Госдепартамента многократно выражали разочарование по поводу того, что Сухарто до сих пор не обрел всю полноту власти и не сместил Сукарно официально с поста президента. С октября Сукарно был низведен до положения обитателя дворца в городе Богоре и лишен большей части полномочий, но до сих пор занимал официальный пост и пользовался некоторым влиянием.

Реакцией Сукарно на убийства были одновременно покорность и отчаяние. Хотя он не получал данные о происходящем в стране в полном объеме, но знал, что разворачивается насилие, и, казалось, сам захлебывался в лавине антикоммунистической пропаганды. Одной группе офицеров и журналистов он сказал: «Снова и снова одно и то же… клинки, клинки, клинки, могила для тысячи человек, могила для тысячи человек… снова и снова одно и то же!»{410} Совершенно безрезультатно Сукарно призывал ограничить насилие, между тем как военная машина Сухарто в буквальном смысле кромсала левое крыло индонезийской политики.

В период убийств экономическая ситуация ухудшилась, еще больше урезав то, что осталось от власти Сукарно. По словам Субандрио, его бывшего министра иностранных дел, Сухарто намеренно провоцировал гиперинфляцию, вступая в сговор с бизнесменами с целью ограничить поставки основных потребительских товаров: риса, сахара и пищевого растительного масла{411}. Сухарто поощрял антикоммунистические студенческие группы (многие из которых вышли из тех же школ, где всего несколькими годами раньше учился Бенни) подниматься на протесты против высоких цен на продовольствие. Власти США целенаправленно дестабилизировали экономику{412}.

Пока вокруг кипели студенческие протесты, Сукарно 10 марта созвал в Президентский дворец в Джакарте высокопоставленных правительственных чиновников, пытаясь сохранить за собой контроль над страной. Кончилось это тем, что его самого на следующий день взяли в окружение лояльные Сухарто спецназовцы во главе с генералом Сарво Эдди.

Сукарно запрыгнул в вертолет, чтобы спастись бегством, — Субандрио бежал следом босиком — и ринулся назад в Богор. Там, однако, его принудили подписать документ о передаче исполнительной власти Сухарто{413}.

До сих пор существуют разногласия вокруг этого приказа, так называемого Supersemar (слоговая аббревиатура от индонез.: Surat Perintah Sebelas Maret). Никто никогда не видел оригинал.

Как бы то ни было, Сухарто воспользовался этой ситуацией для перехвата власти — немедленно и в полном объеме. Первыми своими декретами он официально запретил то, что осталось от коммунистической партии, затем арестовал многих членов кабинета Сукарно, в том числе Субандрио. Соединенные Штаты немедленно открыли экономические шлюзы. Экономическая удавка была ослаблена, и американские фирмы ринулись за прибылью. Уже через несколько дней после передачи власти представители американской горнодобывающей компании Freeport оказались в джунглях Западной Новой Гвинеи, где тут же нашли гору, набитую ценными минералами. Сейчас она называется Грасберг, и это крупнейшая золотодобывающая шахта на планете{414}.

Семнадцатое марта

Вашингтон, округ Колумбия. Входящая телеграмма из Джакарты:

Несколько здешних американских корреспондентов хотят получить наши комментарии по поводу «сообщений из [Джакарты]», которые мы проследили до высокопоставленного британского источника в Сингапуре. Корреспондент АР Джон Кэнтуэлл (защищенный источник) открыто сказал генеральному консулу, что британцы распускают слухи.

Репортер знал, что получал дезинформацию и что это часть кампании по усилению Сухарто. Его происходящее не беспокоило. В телеграмме далее говорилось:

Корреспондент пожаловался, что, несмотря на подкрепленную доказательствами уверенность, британцы дают ему ложную или вводящую в заблуждение информацию, сами сюжеты настолько зрелищны, что у него нет выбора — приходится их публиковать{415}.

Дата неизвестна

Через много месяцев Франциска вышла из тюрьмы. Ее отцу удалось заплатить выкуп за освобождение дочери, для этого пришлось использовать все имевшиеся связи. Она была дезориентирована и не представляла, какой сегодня день.

В целом насилие в Джакарте не достигло такого размаха, как в Северной Суматре, Центральной и Восточной Яве и на Бали. Возможно, дело в том, что эти места были основными центрами поддержки КПИ и самого Сукарно, а может, в столице — в окружении прессы, элит и дипломатов — с левыми нельзя было обойтись так же, как с обычными людьми на задворках. Однако мир, который увидела Франциска после своего освобождения, оставался ужасающим.

Ее дом был покрыт призывающими к насилию граффити поверх перечеркнутых надписей «G30S» — «Движение 30 сентября». Она узнала, что однажды ее старшую дочь вывели из класса военные, запихнули в грузовик и привезли на площадь Независимости, где ей пришлось встать в строй и скандировать: «Покончим с Сукарно! Покончим с Сукарно!»

Девочка знала, что эта речовка направлена против ее отца и матери, исчезнувших из-за того, что те оказались — как теперь стало считаться — на неправильной стороне истории.

Никто из друзей Франциски с ней больше не разговаривал. Впрочем, теперь никто ни с кем не разговаривал. Время литературных дискуссий и занятий языками с прогрессивными интеллектуалами со всего мира осталось позади. Теперь были новые правила поведения.

«Никому нельзя доверять, — вспоминала она. — Они использовали людей из каких угодно организаций, чтобы доносить на бывших коллег. Множество людей просто не могли стерпеть жестокое обращение. Они ломались и предавали своих друзей из своих же организаций. Чем меньше знаешь, тем лучше».

Зайна не было. Из тюрьмы он так и не вернулся.

Проблеск света

Большинство западных изданий повторяли набор пропагандистских клише, распространяемый новыми индонезийскими властями и с энтузиазмом приветствуемый Вашингтоном на международной арене. В целом история там выглядела примерно так: кое-какое стихийное насилие вспыхнуло само собой, когда простые люди узнали о том, что сотворили или планировали сотворить коммунисты. В этих статьях говорилось, что аборигены «впали в амок» и устроили кровопролитие. Поскольку слово «амок» происходит из малайского языка (послужившего основой как для индонезийского, так и для малайзийского языков), это упростило для западных журналистов использование ориенталистских стереотипов, согласно которым азиаты относятся к примитивным, отсталым и жестоким народам, и позволило им объяснить насилие совершенно неожиданной вспышкой иррациональности{416}. 13 апреля 1966 г. К. Л. Шульцбергер написал для The New York Times статью, одну из множества в подобном роде, озаглавленную «Когда страна впадает в амок». По словам Шульцбергера, убийства произошли в «жестокой Азии, где жизнь стоит дешево». Он повторил ложь о том, что члены коммунистической партии убили генералов 1 октября, а женщины из «Гервани» резали и пытали их. Он далее утверждал, что «индонезийцы добродушны… но за их улыбками прячется поразительная малайская черта, та внутренняя бешеная кровожадность, которая дала другим языкам одно из немногих заимствованных малайских слов: амок»{417}.

Малайское, теперь индонезийское, понятие «амок» в действительности связано с традиционной формой ритуального самоубийства, несмотря на то что его англизированный