этой трудной ситуации Моисей нашел оригинальный выход. Мечтатель Эхнатон был очень далек от своего народа и позволил развалиться своей мировой державе. Деятельной же натуре Моисея соответствовал иной план: основать новое государство, найти новый народ, которому он был намерен даровать отвергнутую Египтом религию. Как выяснилось, это была героическая попытка поспорить с судьбой, двумя путями вознаградить себя за утраты, понесенные им в связи с крахом Эхнатона. В то время он был, возможно, наместником той приграничной провинции (Газа), где (видимо, еще во времена гиксосов) осели некоторые семитские племена. Они-то и должны были стать его новым народом. Решение всемирно-исторического масштаба[58]. С ними он достиг согласия, возглавил их, «силой своих рук» обеспечил их переселение. В полном противоречии с библейской традицией приходится признать, что этот Исход протекал мирно и без всякого преследования. Это сделал возможным авторитет Моисея, а какой-то центральной власти, способной ему воспрепятствовать, в тот момент просто не существовало. Как следует из нашей умозрительной конструкции, Исход из Египта пришелся на период между 1358 и 1350 гг. до н. э., то есть после смерти Эхнатона и перед установлением власти Харемхаба[59]. Целью переселения могла стать только страна Ханаан. После краха египетского государства туда устремились орды воинственных арамейцев, захватчиков и грабителей, указав тем самым место, где умелый народ сможет найти себе новые землевладения. Об этих воителях нам стало известно из писем, найденных в 1887 году в разрушенном городе Амарна. Там их называли хабиры (Habiri), и это название было перенесено – неизвестно как – на пришедших позднее еврейских захватчиков – хебреев [Hebräer – евреи], о которых в письмах из Амарны не могло быть и речи. К югу от Палестины, в Ханаане, жили также племена, бывшие ближайшими родственниками вышедших теперь из Египта евреев.

Выявленные нами мотивы Исхода евреев в целом объясняют нам и введение обрезания. Известно, как по-разному относятся люди (народы и отдельные индивиды) к этому древнему, теперь уже едва ли разумному обычаю. Тем, кто его не применяет, он кажется чрезвычайно странным; одни побаиваются его, другие же, приветствующие обрезание, гордятся им. Благодаря ему они чувствуют себя возвеличенными, как бы облагороженными и презрительно, свысока взирают на других людей, считая их нечистыми. Турки до сих пор называют христиан «необрезанными собаками». Вполне вероятно, что, будучи египтянином, и сам Моисей, подвергшийся обрезанию, разделял такую же установку. Евреи, с которыми он покинул отечество, должны были стать улучшенной заменой египтян, которых он оставил в их стране. Ни в коем случае они не могли оказаться хуже. Он хотел сделать из них «освященный народ», как довольно выразительно написано в Библии. В качестве же признака такого освящения он и учредил у них этот обычай, который по меньшей мере уравнивает их с египтянами. Введение обычая можно было только приветствовать, поскольку благодаря ему евреи изолировались и удерживались от смешения с чуждыми народами, к чему должны были бы привести их странствия, подобно тому как и сами египтяне держались в стороне от любых чужеземцев[60].

Однако поздняя еврейская традиция повела себя так, словно опасалась выводов, высказанных нами ранее. Если признать обрезание египетским обычаем, введенным Моисеем, то это почти равнозначно признанию, что и религия, дарованная им, тоже была египетской. Но поскольку есть серьезные основания не признавать этот факт, то приходится отвергать и обстоятельства, касающиеся установления обрезания.

IV

Тут я жду упрека, что свою конструкцию, переместившую египтянина Моисея во времена Эхнатона, видевшую истоки его решения позаботиться о еврейском народе в политических обстоятельствах того времени, признавшую дарованную или навязанную им своим подопечным религию религией Атона, которая в самом Египте только что потерпела крах, – что все это нагромождение догадок я преподнес с чрезмерной и не подтвержденной материалом уверенностью. Упрек этот, на мой взгляд, несправедлив. Уже в начале я подчеркнул свои сомнения, выделив их как общий для последующего текста компонент, что должно было избавить меня от необходимости снова и снова напоминать о нем по любому поводу.

Несколько моих собственных критических замечаний позволяют продолжить обсуждение. О центральном пункте нашей позиции – о зависимости иудейского монотеизма от монотеистического эпизода в истории Египта – догадывались и высказывались различные авторы. Я остерегусь воспроизводить в данном случае их воззрения, поскольку ни одно из них не способно указать, каким путем могло осуществляться такое влияние. Если для нас оно остается связанным с личностью Моисея, то в данном случае можно упомянуть и другие возможности. Не стоит думать, что ниспровержение официальной религии Атона полностью покончило с монотеистическими веяниями в Египте. Жреческая школа в Оне, откуда они исходили, пережила катастрофу, но и после смерти Эхнатона смогла привлекать еще несколько поколений людей обаянием своего образа мысли. Так что упомянутое деяние Моисея вполне возможно, даже если он не жил во времена Эхнатона и не испытал его персонального воздействия, а был всего лишь его приверженцем или членом школы в Оне. Эта возможность сдвинула бы время совершения Исхода, приблизив его к общепринятой дате (в XIII столетии), но подтверждений тому почти нет. Тогда было бы утрачено и понимание мотивов бегства Моисея и легкости Исхода евреев по причине господствовавшей в стране анархии. Последующие фараоны XIX династии установили сильный политический режим. Все благоприятные для Исхода внутренние и внешние условия приходятся исключительно на времена, непосредственно следующие за смертью фараона-еретика.

Евреи располагают богатой внебиблейской литературой, в состав которой входят легенды и мифы, сложенные в течение столетий вокруг грандиозной фигуры первого вождя и основоположника религии, прославляя и вуалируя ее. В этом материале могут быть рассеяны фрагменты доброкачественного предания, не вошедшие в Пятикнижие Моисея. В привлекательной манере одно такое сказание описывает, как честолюбие Моисея как человека проявлялось уже в его детстве. Когда однажды фараон взял его на руки и, играя с ним, высоко поднял, трехлетний мальчонка сорвал с его головы корону и водрузил ее на себя. Правителя напугало это знамение, и он не преминул спросить о нем своих мудрецов[61]. В другом случае описываются победоносные военные деяния, совершенные Моисеем в качестве полководца в Эфиопии, а к этому присоединяется то, что он бежал из Египта, потому что мог опасаться какой-то дворцовой партии или самого фараона. Да и библейское повествование приписывает Моисею некоторые черты, которые можно считать достоверными. Оно изображает его гневливым, вспыльчивым человеком – например, сообщает, как он в состоянии крайнего негодования убил надсмотрщика, жестоко обращавшегося с евреем-рабочим, или как, озлобившись на изменивший вере народ, он разбивает каменные скрижали Завета, полученные им на горе от бога. Более того, бог и сам в