конце концов наказывает его за проявление нетерпения (в чем оно выражалось, не сообщается). Поскольку такие черты характера не украшают человека, они вполне могут соответствовать исторической истине. Нельзя также исключать и возможность, что некоторые свойства личности, приписываемые ранними представлениями евреев своему богу, когда они называли его ревнивым, строгим и неумолимым, были в основном заимствованы из воспоминаний о Моисее, ведь фактически из Египта их вывел не незримый бог, а человек по имени Моисей.

Другая приписываемая ему особенность заслуживает нашего особого интереса. Моисей, похоже, «тяжело говорил», – другими словами, он запинался и допускал речевые ошибки, так что в ходе предполагаемого разговора с фараоном ему требовалась помощь Аарона, который именуется его братом. Это опять-таки могло обладать исторической достоверностью и было бы желанным вкладом в очеловечивание облика великой личности. Однако эта деталь могла иметь другое – и более важное – значение. Данное свидетельство в слегка искаженном виде подразумевает, видимо, тот факт, что Моисей был человеком с другим родным языком, не способным общаться – по крайней мере в начале их отношений – со своими семитскими «неоегиптянами» без переводчика. То есть перед нами новое подтверждение тезиса, что Моисей был египтянином.

Но в таком случае кажется, что наша работа подошла к промежуточному финишу. Из нашего допущения, что Моисей был египтянином, независимо от его обоснованности или необоснованности, поначалу мы больше ничего вывести не можем. Библейское сообщение о Моисее и Исходе любой историк сочтет благочестивым вымыслом, переработанным давней традицией в духе ее предпочтений. Как изначально звучало предание, нам неизвестно. Мы охотно занялись бы расшифровкой этих деформирующих пристрастий, но из-за незнания исторических событий они остаются во мраке. Нас не может смутить возражение, что в нашей реконструкции не нашлось места для таких жемчужин библейского повествования, как, например, десять казней египетских, рассказ о переходе через Чермное море, торжественное вручение законов на горе Синай. Но мы не вправе оставаться равнодушными, обнаружив, что оказались в противоречии с выводами беспристрастного исторического исследования наших дней.

Эти самые новые историки, представителем которых мы можем признать Эд. Мейера[62], присоединяются к библейскому сообщению в одном решающем пункте. Они точно так же полагают, что еврейские племена, из которых позднее сложился народ израильский, приняли новую религию в какой-то определенный момент времени. Однако это событие произошло не в Египте, даже не у подножия горы на Синайском полуострове, а в местности, называемой Мерива-Кадеш, в оазисе, отличающемся изобилием источников и колодцев и расположенном южнее Палестины, в полосе между восточной оконечностью Синайского полуострова и западной оконечностью Аравии. Там они, видимо, и переняли поклонение богу Яхве от живущего неподалеку арабского племени мадианитян. Вполне вероятно, что и другие племена-соседи были приверженцами этого бога.

Несомненно, Яхве был богом вулканов. В Египте же, как известно, вулканы отсутствуют, и к тому же горы Синайского полуострова не вулканического происхождения. Зато вулканы, видимо, еще действовавшие в те отдаленные времена, располагались вдоль западной границы Аравии. Скорее всего, одной из таких гор был Синай Хорив, который люди почитали за обиталище Яхве[63]. Несмотря на все переработки, которым подвергался текст Библии, удается реконструировать, согласно Эд. Мейеру, первоначальное представление о характере этого бога: то был жуткий, кровожадный демон, передвигавшийся ночью и избегавший света дня[64].

Посредника между этим богом и народом с таким вероисповеданием звали Моисей. Он – зять мадианитянского жреца Иофара, чьи стада он пас, когда услышал зов бога. Моисей посещал Иофара и в Кадеше, где тот наставлял его. И хотя Эд. Мейер нисколько не сомневается, что история пребывания Моисея в Египте и обрушившихся на египтян бедствий содержит толику правды[65], он явно не знает, как следует подавать и оценивать признаваемые им факты. Только обычай обрезания он готов признать произошедшим из Египта. Мейер обогащает нашу предыдущую аргументацию двумя важными замечаниями. Во-первых, народ еврейский на обрезание подвиг Иисус Навин, чтобы «снять с него посрамление египетское». А во-вторых, с помощью цитаты из Геродота Мейер сообщает: финикийцы (бывшие, вероятно, евреями) и сирийцы в Палестине сами признавались, что научились обрезанию у египтян[66]. Какой-то египтянин Моисей представляется Мейеру лишним. «Известный нам Моисей – родоначальник жреческого рода в Кадеше, а стало быть, связанная с культом фигура генеалогической легенды, а не историческая личность. Так что еще никому (исключая тех, кто принимает предание целиком за историческую истину) из видевших в нем историческую личность не удалось наделить его образ каким-либо конкретным содержанием, представить его в виде определенной индивидуальности или указать хоть что-то созданное им или представляющее его исторические деяния»[67].

Вместо этого Мейер неустанно подчеркивает связь Моисея с Кадешем и Мадианом. «Отныне образ Моисея неразрывно сросся и с Мадианом, и с культовыми местами в пустыне»[68]. «Этот образ Моисея неразрывно связан с Кадешем (Масса и Мариба), что дополняется родством с мадианитянским жрецом. Напротив, связь с Исходом, тем более история его юности отходят далеко на второй план и выглядят как результат включения Моисея в цикл легенд»[69]. Он обращает внимание на то, что мотивы, движущие Моисеем в пору юности, позднее были целиком отвергнуты. «Моисей в Мадиане больше не египтянин и не внук фараона, а пастух, которому явился Яхве. В повествованиях о казнях египетских нет уже ни слова о его старых связях, так как их легко было бы использовать, а повеление фараона убивать детей израелевых было совершенно забыто. Во время Исхода и гибели египтян Моисей вообще не играл никакой роли, в этом случае его имя ни разу не упоминается. Признаки героя, которые предполагали у него легенды о его детстве, полностью отсутствуют у совсем взрослого Моисея. Он всего лишь слуга бога, чудотворец, которого Яхве наделил сверхъестественными силами»[70].

Мы не станем оспаривать впечатление, что этот Моисей из Кадеша и Мадиана, которому даже традиция приписывает установление бронзового змея в качестве бога исцеления, – совершенно иной человек, нежели выявленный нами всесильный египтянин, предложивший народу религию, которая строжайше запретила любую магию и колдовство. Наш Моисей-египтянин отличается от Моисея-мадианитянина не меньше, чем универсальный бог Атон от обитающего на божественной горе демона Яхве. А если мы хоть сколько-нибудь доверяем изысканиям новейших историков, то должны признать, что путеводная нить, которую мы собирались сплести из предположения, что Моисей был египтянином, теперь вторично оборвалась, и на этот раз вроде бы без надежды на устранение обрыва.

V

Как-то неожиданно и в этом случае нашелся выход. Старания видеть в Моисее фигуру, выросшую из кадешского жреца, и утвердить его величие, прославляемое преданием, не прекратились и после Эд. Мейера (Грессман