существовал такой человек, то это был искатель приключений без рода и племени, выскочка, который благодаря легенде становится потомком и наследником царского рода Альба Лонга.

Совершенно иначе обстоят дела в случае с Моисеем. Здесь первая семья, обычно знатная, занимает довольно скромное положение. Он – ребенок еврейских левитов. Однако вторая семья – из простонародья, в которой в других случаях вырастает герой, – заменена семьей фараона Египта: принцесса воспитывает его как собственного сына. Такое отклонение от типичного случая вызывало недоумение многих ученых. Эд. Мейер предположил – а вслед за ним и другие, – что первоначально легенда звучала иначе: пророческий сон[41] возвестил фараону, что сын его дочери станет угрозой для него и для его царства. По этой причине он приказал бросить дитя после его рождения в Нил. Однако его спасли еврейские простолюдины и вскормили как собственного сына. «По национальным мотивам», как выражается Ранк, легенда была переиначена и приобрела знакомую нам форму.

Однако последующее размышление убеждает, что такой первичной легенды о Моисее, ничем не отличающейся от других сходного вида легенд, по-видимому, никогда не существовало. Ведь она либо египетского, либо еврейского происхождения. Первый вариант практически исключен: у египтян не было мотива возвеличивать Моисея, он не был для них героем. Стало быть, легенду должен был создать еврейский народ, то есть в своей привычной форме она была связана с личностью его вождя. Но не была ли она для этого слишком неподходящей, ибо какую пользу могла принести народу легенда, сделавшая его великого мужа иноземцем?

В той форме, в какой предание о Моисее предстает перед нами сегодня, оно примечательным образом отступает от своих сокровенных планов. Если Моисей не является потомком царей, предание не сможет произвести его в героя; если он останется ребенком евреев, оно ничего не сделало для возможности его возвеличивания. Только одна частичка мифа в целом сохранила свое действие – заверение, что ребенок остался в живых вопреки могучим внешним силам. Эта же специфическая черта повторяется в истории детства Иисуса, в которой царь Ирод берет на себя роль фараона. В таком случае вполне уместно не колеблясь предположить, что какой-то последующий неумелый переписчик текста легенды ощутил побуждение наделить своего героя Моисея чем-то, характерным для классической легенды о подкидыше, что из-за специфических обстоятельств данной ситуации не могло ему подойти.

Нашему исследованию приходится довольствоваться этим неудовлетворительным, да и весьма сомнительным выводом, так ничего и не добавившим к решению вопроса о том, был ли Моисей египтянином. Впрочем, для оценки по достоинству легенды о подкидыше есть еще один – похоже, более надежный – подход.

Вернемся к двум семействам из мифа. Нам известно, что на уровне психоаналитического толкования они идентичны, на мифологическом же – различаются как семьи знатная и простонародная. Однако, когда речь идет о связанном с мифом персонаже историческом, тогда существует и третий уровень – реалистический: одна семья реальна, в ней действительно родилась и сформировалась личность великого мужа, другая – фиктивная, придуманная мифом ради достижения своих целей. Как правило, реальная семья совпадает с простонародной, вымышленная – со знатной. В случае Моисея обстоятельства, похоже, сложились несколько иначе. И тут, пожалуй, ясность вносит новая точка зрения, согласно которой первая семья, из которой ребенок был исторгнут, – это во всех случаях семья придуманная, а более поздняя, которая его приняла и в которой он вырос, – реальная. Если нам достанет смелости принять данное положение за обобщенный вывод, которому подчиняется и легенда о Моисее, сразу станет понятно: Моисей – египтянин, возможно знатный, превращенный преданием в еврея. И таков оказался бы наш окончательный вывод! Передача ребенка на волю вод заняла свое настоящее место, чтобы подладиться к новой тенденции, поэтому приходится переиначить – и не без труда – замысел подобной акции: из принесения жертвы она становится средством спасения. Расхождение легенды о Моисее со всеми другими легендами подобного рода можно, впрочем, объяснить особенностями его биографии. Тогда как обычно герой в ходе своей жизни возносится над своим низким происхождением, героическая деятельность человека по имени Моисей началась с того, что он спустился со своего высокого положения, снизошел до детей Израиля.

Это маленькое исследование мы затеяли в надежде получить с его помощью второй – новый – аргумент в пользу гипотезы, что Моисей был египтянином. Мы уже отмечали, что первый, связанный с его именем аргумент, не возымел решающего действия[42]. Нужно, естественно, быть готовыми к тому, что новому аргументу, основанному на анализе легенды о подкидыше, тоже не слишком повезет. Возражающие, видимо, обратят внимание на то, что обстоятельства формирования и преобразования легенды все же слишком непрозрачны для обоснования вывода вроде нашего, а также на то, что предания об облике героя Моисея с их путаницей, противоречиями, бесспорными признаками вековечных и тенденциозных переработок должны обесценить все усилия предать гласности скрытое за ними зерно исторической истины. Лично я не разделяю эту позицию, но и не в состоянии ее опровергнуть.

Но уж коли нельзя добиться большей достоверности, то зачем я вообще довожу это исследование до сведения общественности? Сожалею, что и в оправдание своего деяния не могу выйти за пределы догадок и предположений. Конечно, если позволить себе отвлечься от только что приведенных возражений и постараться воспринять утверждение, что Моисей был египтянином, всерьез, откроются очень интересные и далеко идущие перспективы. С помощью определенных, не слишком посторонних допущений можно понять мотивы, руководившие Моисеем, когда он совершал свой неординарный поступок, а из-за тесных связей с ними уловить возможную мотивацию многочисленных характерных черт и особенностей законодательства и религии, которые он предложил евреям, и даже побудить к выработке важных представлений о возникновении монотеистических религий в общем и целом. Однако разъяснения подобной важности нельзя основывать только на психологическом правдоподобии. Если же мы принимаем египтянство Моисея за исторически установленный факт, потребуется по меньшей мере вторая точка опоры, чтобы защитить множество всплывающих возможностей от критики в том смысле, что они – порождение фантазии, слишком удалившейся от реальности. Объективного доказательства того, на какое время приходится жизнь Моисея, а значит, и Исход из Египта, было бы для этого почти достаточно. Однако таких данных нет, и поэтому, пожалуй, лучше воздержаться от сообщения любых других выводов из воззрения, что Моисей был египтянином.

II. Если Моисей был египтянином…

В более ранней статье в этом же журнале[43] я попытался новым аргументом подкрепить предположение, что человек по имени Моисей, освободитель и законодатель еврейского народа, был не евреем, а египтянином. То, что его имя родом из сокровищницы египетского языка, подмечено уже давно, хотя и не было по достоинству оценено.