Что решат?

Возвращается Лисянская, меня первого приглашает в кабинет, усаживает. Мне её ругали: строгая женщина, придирается. Вижу другое: внимательный, отзывчивый, симпатичный человек. В клинике Петрова нас не приняли. Здесь стараются помочь. Мы вдвоём. Если разговор только со мной – плохо. Минута молчания, память предательски подсказывает, в каких это бывает случаях. Голова у меня качается. Смотрит на меня и тоже качает головой, кажется, что огорчённо. Не упасть бы.

– Мы вчера втроём, с главным врачом и анестезиологом, обсуждали ваше положение.

Замолчала. Не знаю, что говорить в таких случаях. Если бы и знал, то всё равно бы не смог.

– Сами понимаете, тяжёлый случай, к сожалению, запущенный, вы готовы к… возможному развитию событий?

Выдавливаю, но сам не слышу:

– Да.

– По вашей просьбе, учтите – в порядке исключения – мы идём навстречу, попытаемся делать химиотерапию.

Не могу вдохнуть, боюсь спугнуть появившуюся наконец-то удачу. Неужели кончатся наши мучения? А риск? От этой мысли не успеваю достать платок.

– Сейчас вызову старшую сестру, напишете расписку, что со всем ознакомлены и согласны, выделим вам отдельную палату, – опять на глазах слёзы, – не переживайте, мы сделаем всё, что можно.

Выходим с сестрой, оформляет бумаги.

– В понедельник палата освободится. Будьте готовы.

Звоню Ирочке – она же ждёт.

Для нас просто готовность вызывает опасения. Режим дня сохраняется, питания – нет. Обед: три ложки супа, второе не идёт. Упрашиваю, вижу – старается… и не может, улыбается мне еле заметно и грустно. Боль не уходит ни днём, ни ночью. Кетонал с анальгином вначале кололи раз в сутки, теперь чаще. Особенно ночью, дополнительно пошёл трамадол. Помогает, но ненадолго. Чтобы хоть немного поспать, принимаем феназепам. В клиниках делали уколы по нескольку раз в день. На теле живого места нет. Перебои с сердцем начались ещё в Новый год, у меня, когда исколол ей весь живот.

Обрабатываем посиневшие и опухшие места, но эта боль не в счёт по сравнению с тем, как болят и тянут ноги и поясница, причём зависит это от положения тела. Чем дольше лежишь в одном положении, тем сильнее боль, становится невмоготу. Постоянно поворачиваемся то на один бок, минут на пять-десять, то на другой, на пару минут, больше не вытерпеть. На спине подольше, если – час, то уже счастье, но оно приходит реже и реже.

Иногда Ира впадает в дремоту – не может человек сутками без сна. Тогда на цыпочках выхожу, через несколько минут заглядываю в комнату: лежит с закрытыми глазами, руки неподвижны. Обрадовался – заснула. Смотрю внимательнее – сгибает и разгибает пальцы ног, в левой ладони, от дверей не видно (не хочет мне показывать) эспандер – сжимает.

К несчастью, от предыдущих врачебных манипуляций самостоятельно на ногах подвижны только пальцы и ступни – единственное оставшееся для неё средство борьбы. Чем может, тем и сопротивляется, не останавливаясь. Разве можно это вытерпеть? Как взять то, что выпало ей, на себя? Отошёл, умылся, вначале слезами. Возвращаюсь.

Открыла глаза: я рядом, попыталась улыбнуться… Наклоняюсь, целую. Откликается, губы прохладные, сухие. Раньше были тёплые. Мажет помадой «Ив Роше», «Фруктовое лакомство», для увлажнения, – плохо помогает, но мажет, скорее всего, для меня, – действительно, приятный вкус. Днём договариваемся, что в воскресение снова придёт вызванный накануне врач, он разбирается и в онкологии, и в тромбозе, посмотрит, даст консультацию.

Замигал мой телефон, я отключил сигнал вызова. Говорю Ире: «С работы» – выхожу в другую комнату. «Вы давали мне клетки для изготовления вакцины. Напоминаю, что мы скоро будем готовы». – «Нас берут на химиотерапию». – «Одно другому не помешает».

Рядом с Ириной подушкой лежит её телефон. Если нужно позвать Люду, делает только вызов, чтобы я не услышал. Ночью я практически не сплю, какой тут сон. Люда приходит, сразу же встаю, делаем всё вместе.

Поздно вечером начинаются сильные боли, приезжает «неотложка», уколы. Немного легче. Не переставая, массирую ноги. Левая болит меньше, правая, изувеченная в 40–ой, больше, ей и внимания больше. Долго и тщательно разминаю пальцы, каждый отдельно. Левая ступня холодная, приходится сильнее тереть. Большой палец начинает временами синеть. Тру ожесточённо, цвет возвращается. Надеваем шерстяной гольф. Становится спокойнее и ей, и мне. Нога потеплела. Ложусь, возможно, даже задремал. Встаю через полчаса – не спит. Берусь заниматься ногами.

– Сильно болит?

– Да.

– Почему не сказала?

– Не хотела будить. Ты сколько ночей не спишь? Сегодня не ужинал.

– Не смей так думать. Говори сразу.

– Всё время болит.

– Давай примем трамадол.

– Недавно выпила, пока ты лежал.

– Зову Люду, она с трудом находит не очень исколотое место. Проходит немного времени, успокаивается.

Ира прикована к кровати, на анальгетиках, жуткие боли, тело ноет, нет разницы между днём и ночью. О чём думает? Она спрашивает: «Удалось ли уснуть мне? Ел ли я?» Что может сделать Ира? Единственное – следить за всем, только теперь … лёжа. Судорожно отвечаю: «Сейчас» – и быстро выхожу. Не могу вынести – любимая в ужасном состоянии, а думает не о себе – старается оградить меня… Ирочка … Боже, я Тебя просил, молил – избавь её от страданий, отдай их мне. Прошу тебя, Господи, умоляю… помоги… за что ей такое? Где Твоя справедливость? Стараюсь умыться. Смотрю в зеркало – глаза красные. Нельзя показываться, обливаю холодной водой.

После укола – моя забота. Тщательное растирание, разборка подушек, поворачивание на бок, и такие же движения снизу вверх от стопы. Потом на другой бок – растирание и восстановление конструкции поддержки. Поиск такого положения, при котором боль на время стихает. Когда всё закончено, у неё меняется выражение глаз, дыхание успокаивается. Присаживаюсь рядом. Находит мою ладонь и гладит. Прижимаю сверху другой рукой – не могу «слышать слова» благодарности, а Ира не может её не выразить. Держу долго, пусть подремлет. Как только отпускаю, открывает глаза. Вот вам и близость душ, одна без другой не хочет… и не может.

Раннее утро. Для нас день ничем не отличается от ночи, только ненадолго выключаю свет, может быть Ире удастся уснуть. Всё равно достаточно светло от фонарей под серыми домами и на фасаде школы. Напротив, через двор, не первую ночь горит одинокое окно, причём половина. Мы своё не занавешиваем, тогда на потолке выделяется густая тень от амариллисов.

Вечером появилось что-то непонятное с дыханием. Когда она начинала дышать неглубоко, делали йоговские упражнения – проходило. И вот вернулось с новой силой – не хватает воздуха. Звоню знакомому врачу: советует купить домашнюю кислородную маску – поищи в аптеках. Обзваниваю. На Петроградке есть, через час закрываются. Бегом, такси, пробок нет. В аптеке очередь, две женщины у кассы ругаются, кто за кем стоял, остальные молчат, они и так сзади. Умоляю пропустить. Странно, но соглашаются, те, что у кассы, перестают ругаться.