Заночуете на конюшне! — смилостивился старик-хозяин.

Разыгравшийся ураган снаружи не оставил нам аргументов для спора.

Часть вторая.

ХХ ЗАМИНКА

Мы заночевали на конюшне.

Лошади хрупали зерном из кормушек, Стеценко сунул под голову седло и, стянув с себя сапоги, тут же провалился в царство Морфея. Царёв ходил смурной некоторое время, мерял шагами небольшое помещение и, казалось, порывался о чем-то со мной посоветоваться, но всё никак не мог решиться. Наверное, мучила его всё та же извечная беда и всё то же счастье, преследующее наш мужской род с начала времен — наличие женщин. Или — их отсутствие, это у кого как получается. Поучать его и воспитывать я не собирался. Захочет — сам заговорит.

Я достал блокнот и карандаш и вместо того, чтобы заняться литературой или на худой конец — публицистикой, посвятил себя жанру эпистолярному:

"Душа моя стремится к вам, ненаглядная Лизавета Петровна, как чайка к морю. Однако случаются у нас по пути заминки, и прибытие к месту назначения постоянно откладывается. Как вы знаете, мне поручили провести этнографические исследования на братском Востоке, и в экспедиции нашей народ подобрался покладистый, можно сказать, душевный, с огоньком. Давеча присоединился к нам еще один этнограф — знакомец ваш по работе на далёком Юге и мой верный заместитель. Так или иначе — ноги несут меня всё дальше по каменистым горам и горячим пескам, потому как долг перед имперской наукой нас к тому обязывает. Также хочу сообщить вам — путешествие наше протекает гладко, в обстановке настоящей общности и согласия. Идем по горным дорогам и ни о чем не вздыхаем, кроме как об вас, единственная и незабвенная Лизавета Петровна. Так что зазря убиваться не советую, напрасное это занятие..."

Карандаш выпал из моих рук, блокнот сполз на устланный соломой пол... Я и во сне всё сочинял это письмо, а потом — тоже во сне — пытался понять, почему пишу его таким странным велеречивым псевдонародным штилем, ранее мне вовсе не свойственным.

Проспал я что-то около шести часов и проснулся с дурной головой. Буря всё не успокаивалась, ветер сотрясал стены конюшни, а спутники мои и не думали пробуждаться. Потерев лицо ладонями и слегка размявшись, понял — делать нечего. Нужно было искать хозяина постоялого двора, чтобы раздобыть свежей еды и воды.

Стоило только открыть хлипкую деревянную дверь, как песок целыми горстями полетел мне в лицо, за шиворот, за голенища сапог... Отплевываясь и пытаясь не наглотаться песку, я брел на мигающий свет фонаря в окне гостиницы и наконец остановился прямо перед литым медным кольцом на двери, каким полагалось стучать перед тем, как вломиться внутрь.

* * *

Едва я взялся за эту проклятую медяшку, как меня решили похитить. Как я это понял? Очень просто: обычно при встрече мне не нахлобучивают мешок на голову и не хватают грязными лапами за руки и ноги. В приличном обществе так поступать не принято!

Я дрался как лев. Несмотря на мешок и численное превосходство неприятеля, мне удалось здорово попортить им жизнь. Я лягался, лупил кулаками, локтями и коленями, кусался сквозь грязную холстину, рычал и кричал — но их было слишком много. Может быть — пять или шесть, нечеловечески сильных противников, с цепкими пальцами и стальными мускулами. В одиночку сражаться с ними в таких невыгодных условиях было делом пропащим. А шум бури не позволял моим товарищам прийти на помощь — время для нападения было выбрано просто отменно!

Жаль, что не удалось воспользоваться револьвером — среди похитителей оказался кто-то ушлый и вытянул его из кармана в самом начале... Мерзавцам удалось связать меня, избив до умопомрачения, и закрутить в какую-то материю, едва оставив возможность дышать. Под завывания ветра они закинули меня на плечи и помчались черт знает куда, и я понятия не имел, чего ждать от всего этого. По всему выходило — дело дрянь!

Я уже один раз был похищенным, и воспоминания от этого прискорбного события иногда возвращались. Образ лошадиного виконта был одним из моих худших кошмаров. И теперь, в этом ковре, на плечах у неведомых супостатов уносящийся прочь от Императора навстречу новым злоключениям, я получался настоящим кретином. Радовало одно — с Государем — Стеценко. Он человек бывалый, тёртый и монарху искренне преданный. Конечно, мой зам и понятия не имел, кто такой Ваня Царёв, но в способности Величества убедить кого угодно и в чем угодно сомневаться не приходилось... Утешение — слабое, но кто может помочь мне более эффективно, чем правитель самой большой страны в Старом Свете и с ним самый большой проходимец из всех, кого я знал? В общем — надежда была.

Она не исчезла и после того, как меня бросили на какие-то доски, которые чуть позже зашатались, а скрип колес и цокот копыт возвестили о том, что теперь невольное путешествие я продолжу гужевым транспортом. Попытки при помощи ног и рук определиться с положением в пространстве закончились худо: по голове меня ударили чем-то тяжелым и мягким, и багровая тьма поглотила мой разум.

* * *

— ...Гос-с-спади, говорил же — лучше бы мы сделали скидку тевтонам и попросили провести акцию их ухорезов... А он: "не-е-е-ет, нет, мои питомцы справятся, вы посмотрите на эти графики, вы посмотрите на те записи, у них такой прогресс в интеллекте!" Это разве прогресс? Подите к черту, уроды! Надо было вам его так мордовать? Всю рожу раскровянили, на мешке чистого места нет, нелюди, звери! Это вообще — он или не он? Как теперь понять? — интонации говорившего были истерическими, такие я слышал от людей опустившихся, злоупотреблявших спиртным или наркотиками.

Например — у инженера Лося в свое время. Я был примотан к холодному, видимо — металлическому креслу, по звучанию голосов и практически полной отсутствии циркуляции воздуха можно было понять, что кресло это стоит в замкнутом помещении.

— Васса сказау — важака. Эта — важак, Бо-ор! — а этот говорил явно с трудом, его акцент был похож на говор каннибалов Южного континента, как если бы кому-то из них сломали челюсть.

— Бо-о-ор! Какой, к черту, Бор? Тупицы, непроходимые тупицы! Бор-мен-таль! Ну-ка, повтори, образина!

— Бо-ор-мо-о-о-тау!

— Сам ты бормотау, чудо-юдо! Давайте, развязывайте его. И голову освободите. Так с чего ты и твои уроды решили, что он там самый главный?

— О-о-он не толкау машин! О-о-он сидеу унутри! О-он говориу —