Избавляться от Барсика, разумеется, никто не собирался.

Ирина сильно полюбила строптивого котофея, и он из всех жильцов дома в качестве хозяйки признавал только её.

Семёна он тривиально терпел, и если мужчина пытался припугнуть его своим единственным "оружием" – диванной подушкой – грозно шипел на него, иногда даже норовил зацепить его длинной когтистой лапой.

Реакция у пожилого педагога была хуже, чем у старого кота и иногда Семёну "прилетало".

Когти у "серого разбойника" были длинные и острые, глубокие царапины на ногах и на руках заживали долго....

…Семён, стараясь ненароком не задеть Барсика, вольготно расположившегося на ступенях, осторожно спустился по лестнице на первый этаж. Снизу потянуло свежими "делами" британца. По какой-то причине Барсик никогда не закапывал свои экскременты. Мужчина тяжело вздохнул, надел перчатки, направился к лотку....

Ждать утра, чтобы избавить жилище от скверного запаха было не в его правилах.

– Послушай, Барсик! – обратился Семён к коту, равнодушно посматривающему на него сверху, с лестницы. – У меня в последнее время складывается впечатление, что ты думаешь, что я у тебя – твой личный раб. Кормлю тебя. Убираю за тобой. А ты меня еще и когтишь иногда. Кто я после этого, если не раб?

– Мы все у них в рабстве! – подала голос супруга. – Кормим их, лечим, гладим, моем.... А у тебя это еще и карма!

– Да уж.... Это – точно! – согласился Семён, снимая перчатки и тщательно намыливая руки. – Так что там у нас с рассольником?

…За поздним ужином разговор между супругами ожидаемо зашел о дальнейшем трудоустройстве Семёна: кредиты еще ни один банк добровольно не отменял. А кредиты были немаленькие....

С некоторых пор мужчине в России "за пятьдесят" найти работу стало весьма проблематично. На "хлебные" и денежные должности предпенсионеров брали очень неохотно; всё, на что мог рассчитывать Семён, оказавшись "на вольных хлебах" – это пойти куда-нибудь в школу и колледж, устроиться охранником или начать добывать копеечку в такси.

Еще одно место, куда принимали всех без разбору были риэлтерские компании. Окладов здесь не платили, принимали практически всех желающих.... А там – куда кривая выведет.... Будут сделки – будет зарплата; не будет сделок – хоть воздухом питайся – отсутствие в твоем кармане средств никого в агентстве не волнует.

"Недвижимость сразу отпадает" – думал Семён, прихлебывая рассольник. – "До первых денег месяцев шесть, не меньше.... Остается два пенсионерных" варианта – охрана и такси. Если устроиться в охрану сутки – двое, то можно работать каждый день, чередуя пост охраны и руль такси. Многие сейчас так делают. Если здоровье позволит, конечно".

Супруга его не поддержала.

– Такси и охрана – не самый плохой вариант; сидеть дома на одну пенсию – хуже. Но оставь их на самый крайний, последний случай. – Сказала она. – Иди в школу – в другую школу. Образование – высшее. Детей ты любишь, у тебя получается. Все справки и допуски у тебя есть.

– Можно пойти и в другую школу. – Согласился с ней Семён, задумчиво замерев с ложкой в руке. – Я предварительно узнавал, в некоторых учебных заведениях – лицеях, школах, колледжах – во сих пор открыты вакансии учителей физической культуры. С понедельника начну звонить, узнавать условия.... Если повезет – останусь в своем районе.

Надо будет обязательно позвонить Георгию Андреевичу; он как-то говорил, что у них в школе открывается новая вакансия. Ездить недалеко.... Георгий Андреевич наверняка будет рад… Он уже не раз настойчиво приглашал меня к себе.

– А почему – с понедельника? Позвони завтра. Суббота у учителей – рабочий день.

– На субботу у меня уже есть планы.

– Какие?

– К Женьке хочу съездить. Года три у него не был – с похорон отца.

– Четыре.....

– Что – четыре?

– Ты не был у Женьки четыре года. Твой отец умер четыре года назад, а не три....

– Да…? Как же быстро время летит.... Четыре года прошло, а кажется, всё было только вчера....

…Своего родного отца Семён нашел в сорок пять.

Мог бы и раньше сделать это – отыскать кровного родителя, но детская обида, глубоко засевшая в нем, намертво вымарала из его внутренней "биографии" любые упоминания о том, что когда-то был в его пред-жизни человек, который поделился с его матерью собственным генетическим материалом, а потом навсегда исчез из её жизни.

От новорожденного сына он твердо отказался задолго до его рождения, едва бросив взгляд на растущий живот матери Семёна:

– Не мой!

Всю свою сознательную жизнь на вопрос об отце Семён отвечал однотипно и коротко:

– Я – незаконнорожденный. Отца не знаю и не видел. Где он и что с ним – не знаю!

Мать поступила мудро.

Она не стала спорить с деревенскими бабами-сплетниками или подавать в суд на установление отцовства и выплату алиментов – во времена махровой лысенковщины даже в зачатках не было тех возможностей в установлении родства, которые имеет современная медицина; собрала нехитрые пожитки и уехала на родную землю вместе с нерожденным сыном – в деревню Яново, через которую с завидной регулярностью один за другим шли черные облака из радиоактивной пыли и грязи.

Сельчан советские власти о смертельной опасности предупредить, естественно, "забыли".

Разговоры о "родном" отце Семёна не были запретной темой между матерью и её старшим сыном, но как-то само собой сложилось так, что эту тему между собой они старались не затрагивать. Мать так и не простила мужчину, бросившего её, беременную, а Семён, чувствуя неприятие матери бесед на эту тему, старался лишний раз "об отце" у неё не спрашивать.

Он с самого раннего детства ненавидел своего "родного" отца – молча, но сильно. Эта ненависть росла и росла – с каждым синяком, оставленным отчимом, с каждым лоскутом кожи на спине, развалившимся под жгучим ремнем, с каждой палкой, переломанный об его хребет, с каждой словесной угрозой "надеть на голову банку"…

Чем больше "Лёня" бил пасынка, тем сильнее была ненависть Семёна к своему "родному" и "неродному" отцу.

Причем "родного" он ненавидел – больше.

За то, что он беспричинно обидел его мать, за то, что его не было рядом, когда чужой дядя истязал его, за то, что никогда не поддерживал словом или действием в сложные моменты его жизни, за то, что даже в самые суровые времена он ни единой копеечки не выделил на одежду или еду....

Ненависть эта была многолетней, всепоглощающей и неубывающей…

…"Оттаивать " от темы своего бастардства Семён начал только после рождения внука.

Крохотный пищащий комочек из плоти и крови подарил