ни в чём не бывало выстругивать ножичком деревянного солдатика, мелкие стружки с которого летели на лениво позёвывающего Рекса. – Я с утра успел отражение в зеркале до мокрых штанов напугать, так что ничего нового ты мне не сообщил. Кстати, спешу доложить, что не дождётесь.

– Это хорошо, а то я до розовых соплей замаялся тут всё разгребать. – Владимир стукнулся затылком о бревенчатую кладку дома. – Как сам по ощущениям?

– Ложку удержу, а вот штаны не держатся.

– Так не носи штаны, ныне в моде халаты, обдувает, говорят, а с ложкой вообще замечательно всё. Кости у тебя, гляжу, остались, остальное нарастёт, главное в желудок чего-нибудь вовремя накидывать.

– Мерси покорно за поддержку. – Сняв стружку, Михаил оторвал взор от заготовки будущего бойца, удостоив вниманием соседа. – Не томи, рассказывай, чего натворить успели?

– По правому склону сгребли старое дерьмо со всех дач и распахали под зерно, пацаны ниже плотины чеки сооружают, посмотрим, что получится. Отвали! – Владимир отмахнулся ладонью от привязавшейся осы. Сбитое наземь насекомое хрустнуло, придавленное сапогом. – Лошадок попробовали припахать, пока хреновенько получается, намучаемся мы, пока приучим этих одров с плугом и сеялкой ходить.

– Следовало ожидать, это вам не крестьянские савраски.

– Да что ты говоришь, а то мы не знали, – сплюнув в пыль, насмешливо ответил Владимир.

– Ты, Володя, лучше мне про електричество побай, када мы, тёмныя, сирые и убогия, лампочку Ильича от елехтростанции засветим? Про битюгов тамбовских как-нибудь в другой раз погутарим, – подражая сельскому говорку с хриплыми дрожащими нотками забитого деревенского пейзанина, ввернул насущный вопрос Михаил.

– А я гадал, когда же ты про план ГОЭЛРО наконец-то вспомнишь, – поддержал веселье Владимир. – Надысь водныя лотки вывели, окромя их, болезных, прочая работа – не работа, а так, плюнуть и растереть. Колёсико и вал давно готовы. Через седмицу, даст бог, разрежем ленту красную да кумачовые флаги развесим. Ты мне лучше на один интимный вопрос ответь, голубь ты наш сизокрылый…

– На какой? – напрягся Михаил, внутренне собираясь что-нибудь приврать со всей откровенностью о Валентине и Татьяне.

Дамы, едва в клочья не разодравшись весенними кошками, таки разделили кота, морда которого осталась в целости и сохранности только благодаря женскому попустительству и горю – болезни, свалившейся на голову причины раздора в женском коллективе. В принципе, «кот» остался целым, только пара у него сменилась. Говоря по-простому, его без него женили. Татьяна сменила тактику, тихой сапой и свойственным ей напором убрав с пути к вожделенной цели главное препятствие в лице Валентины. – Мне бы вот столько, – сведённые вместе указательный и большой палец собеседника показывали микроскопический объём необходимого, – самую малость взрывчатки. Трошки, где-то тонны на полторы.

– Ого, ты чего взрывать собрался, мы тут все не отлетим к Всевышнему?

– Палыч, я тебя умоляю. – Михаил едва успел убрать нос с пути небрежного взмаха кистью руки. – Было бы чего взрывать. Красный ключ хочу запрудить, там водяная жила тоже свысока выходит, а если рвануть склон Каменного зуба, плотина высотой метров десять получится. Самое оно! Подровняем бульдозерами, окультурим, глиной и песком утрамбуем…

– И что вы там с Антохой задумали? – сощурился Михаил.

– Вот ничегошеньки от тебя не скроешь.

– Давай-давай, колись, подрыватель.

– Кузню туда перенесём, а воду на молот пустим.

Ниже кузницы, чтобы не воняло, сараи под выделку кож поставим, там при царе Горохе коровник был с двумя силосными ямами, а у них, да будет тебе известно, стенки бетонные, вот их и приспособим под дела вонючие. Ямы вычистим и с одной стороны дополнительно забетонируем, получатся добрячие ванны. Не сегодня, конечно, но, как нас учит великий вождь и учитель Михайло…

– В ухо дам!

– Ладно, как нас не учит великий вождь, но мы смотрим на перспективу. Здорово мы придумали?

– Да-а, ребятки, я-то, дурной, думал, поправлюсь, к тому времени всё переделают, и буду неглиже на солнышке пузиком кверху валяться, облака считая, а оно вот как выходит. С такой перспективой быстрее в гроб въедешь, чем на шезлонге поваляешься.

– Не мы такие, Палыч, жизнь такая, а на солнышке мы с тобой полежим, только не в этой жизни. Ты выздоравливай скорей, нам твоей руководящей руки ой как не хватает.

– Вы с Антоном сговорились, что ли? Ему тоже руководящую руку подавай.

– Что поделать, – измученно усмехнулся Владимир. – У дураков мысли сходятся. Так ты мне про взрывчатку не ответил, есть лунка?

– Есть. – Михаил отложил в сторону нож и солдатика. – Когда меня перестанет ветром сносить, наведаемся по одному адресу. Объяснять долго, проще самому показать, тебе ведь не горит?

– Понял, больше не пристаю. Сам повзрывать хочешь?

– Не без этого. Ты, дружище, к своим топал? Галка пару раз из окна выглядывала, не пробегал ли ненаглядный мимо, а ты со мной лясы точишь. Смотри, достанется на орехи.

– И правда, чего это я, пойду, пока бока не намяли.

– Иди-иди, – отмахнулся Михаил, берясь за нож: солдатик для мелкого, но быстро растущего поколения сам не вырежется.

Вирус, или бацилла, или оба вместе хорошо потоптались по организму Михаила, за две недели выжав из него ведро соплей и пота. Бояров по пальцам одной руки мог пересчитать все болезни, которые оставили след в его памяти. Конечно, в список не попали детские болячки типа ветрянки, но с пятого класса Михаил болел всего четыре или пять раз, легко перенося заразу на ногах.

Шестой заход оказался неудачным: зараза сбила его с ног. Непонятно, что к нему и где прицепилось, докторов, чтобы поставить диагноз, в ближайшем окружении не осталось, но этот неизвестный вирус одной левой на десять дней приковал взрослого мужика к кровати, придавив одышкой, слабостью с головной болью и температурой под сорок градусов. Сознания в эти дни Бояров не терял и не бредил, но существовал как в тумане. Всё время ему дико хотелось пить, так как дамы, более сведущие в болезнях, в дополнение к арбидолу, аспирину и парацетамолу приволокли антибиотики, от которых сорвало «задний клапан». Помимо того, что из-за обильного пота Михаил постоянно ощущал себя лежащим в луже, он, шатаясь от слабости и цепляясь за стены, по несколько раз в день бегал до комнаты с белым другом. Неудивительно, что к концу второй недели, когда сошла температура и зелёная бледность лица сменилась на простую бледность, Бояров, потеряв десять килограммов веса, обретя иконописный лик, мог свободно подрабатывать натурщиком для картины, изображающей какого-нибудь великомученика или узника Бухенвальда. Зато глаза у него стали в половину лица, и седина, к сожалению, одержала окончательную победу на голове.

Все дни рядом с ним находились дети, коты и Татьяна.