– Ну, приехали, ребятки, – сказал Олег, подруливая кстоянке. – Нам крупно повезло: по нечетным дням идет дополнительный фирменныйна Владивосток, а то пришлось бы еще чуть ли не три часа ждать. А так прямовот-вот и отчалите. Ты, Гоша, кстати, как думаешь: у этих отморозков вХабаровске будет серьезная поддержка?

– В случае надобности они запросто получат всю королевскуюрать, – не раздумывая, ответил Георгий.

– Ого! – присвистнул Олег. – И все это из-за нее, что ли?

В зеркальце заднего вида его темно-серые глаза взирали наТину не то чтобы пренебрежительно, но уж точно – с превеликим недоверием.

Она внутренне сжалась. А стоит ли и дальше дрейфовать поволе этих волн? Может быть, есть смысл прямо сейчас вывалиться из дверцы,затеряться в толпе…

«И что, тебе в самом деле не хочется узнать, почему ондважды рисковал из-за тебя жизнью?» – не без ехидства спросил тот, кого ванекдотах называют внутренним голосом.

Тина покорно сложила руки на коленях.

– Выходим, – предложил Георгий. – Какой, говоришь, вагон?

– Тринадцатый, понятное дело, – хохотнул Олег. – И местечкоу кого-то из вас тринадцатое будет. Как же судьбу не попытать?

Когда вышли из машины, Олег сразу подхватил чемоданы ипоспешил вперед, тщась изобразить из себя водилу, который провожает босса и егокуколку. Однако Тина заметила, что взгляды всех встречных женщин так и липли кнему. На Георгия дамы тоже частенько поглядывали, но тотчас отводилипогрустневшие глаза: слишком уж замкнутым и надменным было его чеканное лицо.Да еще фотомодель в мини семенила рядом…

Тина вспомнила свое отражение в зеркале примерочной – ивдруг, как после глотка шампанского, ощутила прилив восторга.

Господи, да не сошла ли она с ума, если не гнетет ее большебремя стыда, страха, раскаяния за все, что случилось из-за нее? Или этопережитая собственная смерть перетряхнула душу, заставила снова включитьсямогущественнейший из инстинктов – инстинкт самосохранения – и вот такпо-девчоночьи, бездумно возрадоваться жизни, великолепному, яркому дню,городскому шуму, предстоящему путешествию неведомо куда, двум красивыммужчинам, в обществе которых она неожиданно оказалась, возликовать своей новойкрасоте и нарядности?..

Она с улыбкой поглядывала по сторонам. Все вокруг былозалеплено оставшимися после недавних выборов плакатами, среди которых чащедругих мелькал большой, яркий, бело-голубой, с алыми буквами: «Анатолий Голуб –наш кандидат!» С этого плаката вприщур смотрело грубовато-добродушное лицо стяжелым подбородком и плотно сжатыми губами. Да, Голуб не сиял рекламнымиулыбками – в нем должны были привлекать надежная суровость, крестьянскаяосновательность, армейская стойкость. И привлекали, надо полагать, если именноего выбрали-таки губернатором! «Даже Тамбовку не обошел ажиотаж», – вспомнилаТина – и до боли прикусила губу.

Олег обернулся, сверкнул белозубой улыбкой:

– Впечатляет? Он вообще любитель цветных картинок. А какойклип сделали о нем на местной студии кинохроники, мама дорогая! Два пожизненныхи смертельных врага, режиссер Базильева и оператор Михлик, по этому поводусоединили усилия и сбацали натуральный боевик, где стреляют пушки, летаютголуби, плачут умиленные старушки, а дети собирают цветы. Текст «родил» великийписатель Хамов:

На земле, в небесах и на море

Наш народ и велик, и могуч.

Губернатор любимый наш Голуб

Над Амуром развеет всех туч!

Правда, Пашку Хамова после этого паралик разбил. А за что,спрашивается? Ведь сущую нетленку сотворил!

Остановились у тринадцатого вагона. Олег поставил чемоданы,выпрямился, расправил плечи, улыбнулся проводнице – и ее губы в ниточкумгновенно расцвели алым цветком улыбки. Тина даже невольно вздохнула, от душипосочувствовав невзрачной худышке.

– Олежечка… – пролепетала девушка. – Ой, не могу… ты тожеедешь?!

– Нет, моя радость, – проникновенно изрек Олег. – Толькопровожаю. Вот – друзья. Ты уж, Людочек, позаботься о них. Если, к примеру,станут чего-нибудь выкаблучивать, ты уж не заметь, ладненько?

– Ладненько, – покорно и машинально, точно какзомбированная, ответила девушка, не сводившая глаз с загорелого лица Олега и вупор не видевшая пассажиров, от которых следовало ждать «выкаблучивания».

Георгия, похоже, это вполне устраивало. Он проворно вскочилс чемоданами в тамбур, подал руку Тине, которая маялась со своей юбчонкой навысоких ступеньках, – и они прошли по алой ковровой дорожке – меж пышныхзанавесок и искусственной растительности – в отдельное двухместное купе,благоухающее туалетной водой; весь стол в купе был уставлен бутылками сминералкой и пепси, завален пачками вафель и печенья. Имелась и ваза сяблоками, а также прочие атрибуты фирменного СВ.

Через несколько минут заглянул Олег – сунул Георгию пакет свокзальными бутербродами, одобрительным взглядом окинул купе, но сказалпочему-то только:

– Эх, жаль…

Потом они с Георгием перекинулись словечком-другим – уже вкоридоре, – и Олег исчез, напоследок улыбнувшись Тине. Хотелось бы избежать«замыленных» штампов, но с его уходом и впрямь стало темнее.

Поезд тронулся. Слышно было, как Людочек проверяет в соседнихкупе билеты, что-то спрашивает в коридоре у пассажиров, но их она обходила,точно зачумленных.

– Давайте перекусим, – предложил Георгий, снимая пиджак.

Тина невольно приковалась взглядом к его широким плечам,обнаженным рукам. Ей тоже было жарко в жакетике, однако она вспомнила, что подним – только на редкость бесстыжий топик. И решила потерпеть.

Думала, что смертельно проголодалась, но почему-то кусок нелез в горло. Кое-как справилась всего с одним бутербродом и яблоком, исподтишкапоглядывая, как быстро и аппетитно ест Георгий, как вгрызается зубами в яблоко,как глотает минералку. Почему-то Тина порадовалась, что он не пил пепси…

Георгий смахнул крошки в пакет, глянул на Тину и тотчасотвел глаза.

– Не знаю, как вы, а я бы прямо сейчас отошел ко сну, –сказал, усмехнувшись, он. – Поговорить можно и потом, когда… немного привыкнемдруг к другу. К тому же я накануне всю ночь не спал, а вставать придется рано.

– Мне бы умыться, – пробормотала Тина.

Георгий кивнул и, проводив ее до туалета, остался ждать вкоридоре.

Тина посмотрелась в зеркало. Ого, как горят щеки!Обветрились, что ли? Ну да, конечно, с чего бы им еще гореть-то?