пожилой визионер из Неаполя не представлял никакой реальной угрозы для политических целей Пайла. Однако дело было в том, что в Париж он сейчас прибыл как раз прямиком из Неаполя, где обращался к старику со схожими предложениями. И его до глубины души уязвил тот резкий, уничтожающе презрительный тон, которым был выражен отказ на все его разумные доводы. Он нутром почувствовал в своем высокомерном собеседнике непримиримого врага, который искренне ненавидел все, что делал и за что боролся Пайл. Это был единственный маргинал из крайне левой среды, у которого не находилось ни одной мельчайшей точечки соприкосновения с машиной антисоветской пропаганды, запущенной ЦРУ к тому времени на все обороты. В казавшейся неизбежной Третьей мировой войне он открыто желал победы СССР, хотя и не любил Хрущева еще больше, чем Сталина, причем, в отличие от последнего, кажется, даже не уважал.

Когда полчаса спустя к Баттанлею присоединился Альберто Виго, он буквально ворвался в бистро, чуть не сбив с ног выходившего завсегдатая, нервически потрясая в воздухе свежим номером католической газеты Avvenire из Рима. Кто-то, видимо по ошибке, засунул эту газету с утра в его почтовый ящик. Глаза его лихорадочно блестели. Он живо жестикулировал, переводя Клоду статью на французский. По удивительному совпадению, в ней говорилось о том самом Бордиге, причем как о «тифози стран Оси», «ленинисте, который болел за Гитлера». Сенсационный материал был основан на раскрытых неким секретным архивом донесениях агента фашистской охранки, в свое время втершегося в доверие к опальному инженеру. Статья открывалась общим представлением массовому читателю давно забытого Амадео Бордиги, чье имя уже было практически неизвестно. Автор называл его истинным основателем ИКП и ее единственным историческим лидером, стоявшим на жестких позициях традиционного марксизма. «Ни Грамши, ни тем более Тольятти не сохранили на деле такой филологической верности основам идеологии бородатого философа-экономиста-социолога из Германии», – представлял Бордигу автор. Дальше предсказуемо начинался сущий публицистический ад. Анджело Аллиотта, специальный агент политического сыска, познакомился с Бордигой в Формии, где тот проживал с супругой с тех пор, как вернулся из ссылки на Устике и Понце, приняв поставленное фашистским режимом условие о полном прекращении политической деятельности. Шпик регулярно захаживал в гости к чудаковатому инженеру, который тогда ничего не писал, но оставался таким же красноречивым, как и прежде. Еще летом 1940-го в частной беседе Бордига с хладнокровием, достойным Люцифера, выражал надежду на смертельный удар, который Рейх совместно с Италией может нанести Великобритании, этому гегемону мирового капитализма. «Десятое июня, когда Муссолини объявил войну англичанам, стало для меня великим днем», – спокойно заявлял он ошеломленному Аллиотте. Правда, на тот момент Бордига уже начинал испытывать некоторое разочарование в Гитлере, который, казалось, тоже побаивается полного поражения Великобритании, потому что вместе с ней рухнет вся капиталистическая система. Он считал, что фюрер напрасно теряет время, угрожая Черчиллю, в то время как он мог бы предпринять решительное наступление еще два месяца назад. «Надеюсь, он не откажется от борьбы и пойдет до конца, до самых крайних последствий», – сказал он Аллиотте, слушавшему его с открытым ртом и машинально хлопавшему себя по карманам в поисках блокнота с карандашом, чтобы начать открыто записывать его слова, боясь упустить хоть одну из деталей его откровений. В Сталине, как выяснилось теперь, Бордига окончательно разочаровался лишь в сорок первом году, расценив как полное «предательство дела пролетариата» не что-нибудь иное, а именно его вступление в альянс с Лондоном и Вашингтоном. Дуче он продолжал считать «настоящим революционером», потому что тот всегда был «против плутократии, против демократий, парализующих народную жизнь». Но самого опасного из всех мировых лидеров он видел в Рузвельте. По его мнению, именно президент США, как никто другой, хотел мировой войны, добивался и провоцировал ее. Зачем? Франклин Делано не мог действовать иначе, потому что представлял интересы американского «сверхкапитализма», который по итогам войны имел шанс занять место Британской империи и установить над всем миром диктатуру «тоталитарного империализма». В случае победы союзников о мировой пролетарской революции можно было бы забыть едва ли не навеки – ей должна была бы тогда предшествовать как минимум Третья мировая с полным и сокрушительным военным поражением США.

– Какой редкий подонок! – воскликнул Клод.

– Мы отправим его на свалку истории, – заверил его Виго.

Разумеется, никому из них, ни автору статьи, ни ее читателям, и в голову не приходило, что хитрый неаполитанец с самого начала раскрыл миссию агента Аллиотты и через него, потехи ради, намеренно водил за нос, троллил и дурачил всю верхушку «Органа надзора за антигосударственными проявлениями» из Рима. Никаких подобных речей он не вел среди ссыльных на Устике. Вторично арестованный и сосланный в декабре двадцать шестого на этот выжженный солнцем островок, затерянный среди глубоких вод Тирренского моря, он открыл здесь, совместно с Антонио Грамши, неформальную партийную школу для других заключенных. Они читали лекции по очереди, иногда вдвоем, и ни один вопрос не считался исключенным или запретным для обсуждения. Страны Оси[16], слабейшего звена капитализма того времени, были наиболее уязвимыми для рабочего класса, и только по этой причине их победа могла стать прологом к интернациональной коммунистической революции. Но по этой же причине она была маловероятной. Позже фашистский режим потребовал от Бордиги молчания в обмен на жизнь и свободу, и он умолк. По иронии судьбы, первого собеседника ему навязал сам же фашистский режим. Но разговорился ли он с ним в самом деле, или это было лишь иной формой прозорливого молчания? История не сообщает об этом, а историографы лишь строят предположения, основанные в том числе на свидетельствах агента Аллиотты.

Что же до Сталина, то все точки над «i» были расставлены давным-давно, а отношения между ними были выяснены лично еще в начале того далекого двадцать шестого года, когда фашистский режим освободил Бордигу от первого тюремного срока. Его место во главе партии уже несколько лет было занято Грамши, но все же он не поленился снова отправиться в Москву, так как понимал, что наступает решительный момент в судьбе Коммунистического Интернационала. Один из итальянских делегатов рассказал ему, что год назад, после V пленума исполкома Коминтерна, Сталин остановил в кремлевском коридоре Грамши и, похвалив его за выступление итальянской делегации на тему большевизации ИКП, в то же время пожурил за то, что ни слова не было сказано о негативной роли троцкизма. Сталин понимал тогда, что Троцкого нельзя было одолеть внутри страны, не подорвав его международного престижа. И хотя Советский Союз уже встал на путь построения социализма в одной отдельно