к очищению и обновлению человечества. Этот вирус словно бы передавался воздушно-капельным путем от одного бестолкового говоруна другому, через крикливые собрания в душных помещениях и площадную агитацию перед сбитыми с толку прохожими в центре дремлющих городов. Князь Кропоткин после объявления войны писал из курортного Брайтона, что, будь он моложе, он защищал бы сейчас Париж и послереволюционную цивилизацию Франции от орды немецких гуннов. Его клич был подхвачен первыми фашистами Италии, которые, ссылаясь на прославленного русского анархиста, еще дальше раздули порочную динамику борьбы с «меньшим злом» в своем манифесте «революционного интернационалистического действия», выпущенном в Милане через пару месяцев после публикации кропоткинского письма.

Они призывали прогрессивную общественность Италии присоединиться к защите Франции от кнуто-германских империй Центральной Европы. Муссолини явно поддался воинственному обаянию этого манифеста. Бордига называл такое поведение иммедиатизмом – типичным симптомом хронической болезни политических активистов, когда они, не считаясь с научным подходом марксистской теории, стремятся ускорить события, переоценивая собственные возможности и личную роль в историческом процессе. Когда Муссолини основал новую газету и новую организацию, названную им революционной и фашистской, Бордига лично призвал к его бойкоту.

Порвав с социалистами после вступления Италии в войну на стороне Антанты, Муссолини ушел на фронт, где дослужился до капрала и был демобилизован после тяжелого ранения. После войны, в момент наивысшего подъема рабочего движения захвата фабрик, он решил вернуться в большую политику, вновь собрав свой революционный фашистский союз в центре Милана. Основные пункты программы союза чуть ли не дословно повторяли тезисы Грамши из редакционных передовиц «Нового порядка» – это были требования установить рабочий контроль на фабриках и допустить пролетариат к управлению производством. Тогда Бордига в очередной раз убедился в том, что Муссолини – это флюгер, готовый как угодно изменять взгляды ради подворачивавшихся шансов укрепления личной власти. От антиклерикальных лозунгов он переходил к правоверному католицизму, от революционной пролетарской риторики к охранительным гарантиям частной собственности для правящих кланов, от прогрессивного интернационализма к отъявленному шовинизму. На самом деле у фашизма не было реального наполнения. Когда демобилизованные погромщики из сельских округов Эмилии-Романьи и Паданской долины начали прикрываться демагогией фронтовика Муссолини, он охотно взял их под крыло. Вопреки мнению Грамши, это вовсе не говорило об аграрной сущности фашизма. Просто организованный городской пролетариат был ему еще не по зубам, да и не настал еще черед промышленников северо-запада предложить спонсорскую помощь. Неспроста ведь, наверное, первую сходку своего миланского союза Муссолини собрал не где-нибудь, а под офисным зданием Конфиндустрии.

Антифашизм был для Бордиги наихудшим продуктом фашистского движения. Необходимость совместного противостояния жупелу «большего зла», словно бы нарочно взлелеянному мелкобуржуазной Европой для этой цели, спихивала коммунистический авангард в зыбкую трясину либеральных предрассудков; обязывала пролетариат приносить человеческие жертвы на алтарь демократии, этой лукавой богини, оберегающей капитализм. Он помнил, как Ленин в своей телеграмме вождям венгерской коммунистической революции без всяких околичностей предупреждал их, что решение привлечь социалистов в правительство приведет к краху диктатуры пролетариата, что в итоге и произошло. Народные фронты, образованные во Франции, Испании и других странах десять лет спустя, стали сбывшимся кошмаром Бордиги, который он пытался предотвратить всеми силами, подобно прорицателю, чей голос слышать людям не суждено. Мятежная кровь Дуррути, Аскасо, других героев испанского рабочего класса, оказалась пролита на улицах Барселоны и Толедо только ради буржуазной Республики. Бордига называл антифашистские блоки гибридными монстрами на страже эксплуатации человека человеком. Бороться против фашизма как против частного эпизода общей агрессии капитализма значило раз за разом рубить лишь одну из голов гидры, теряя все больше сил, не пытаясь справиться с ней самой и обрекая ее на бессмертие.

Как бы то ни было, в тот раз, в вопросе создания антифашистского фронта, Грамши был поддержан только Николой Бомбаччи, тем самым, что после войны будет повешен на миланской площади Лорето вниз головой бок о бок с Муссолини. Исполком коммунистической партии единогласно постановил ответить капитану Амброзини решительным отказом. Более того, были приняты все меры, чтобы помешать капитану, находившемуся тогда в Вене, действовать где-либо от лица ИКП и пресечь любые его попытки получить доступ к тайной инфраструктуре периферийных групп вооруженного крыла партии.

Даже после знаменитого марша на Рим Бордига продолжал отстаивать перед Коминтерном свою точку зрения, казавшуюся все более парадоксальной: фашизм и либеральная демократия ничем для него не отличались, это были две формы, поддерживающие один и тот же общественно-экономический строй, вроде двух пар сменной обуви, годных для любой погоды. Марш на Рим, увенчавшийся поездкой Муссолини в спальном вагоне экспресса «Милан – Рим», чтобы предстать, в черном фраке и цилиндре, перед королевским троном, он называл не переворотом, а фарсом. Тем не менее в организованную Муссолини фашистскую партию вскоре вступили свыше трехсот тысяч человек, а это было намного больше, чем объединяла в своих рядах ИСП на пике своей численности. Поручение короля новоявленному дуче сформировать правительство было поддержано Конфиндустрией, для него это стало настоящим триумфом. На кого поступит главный заказ со всеми приложенными доносами, было вполне очевидно. Фашисты незамедлительно наведались в редакции главных коммунистических газет. В Риме все сотрудники сбежали через аварийные выходы, фашистов встретил лишь Тольятти, в гордом одиночестве, словно капитан тонущего корабля. Его уже поставили к стенке, чтобы расстрелять, но кто-то из толпы выкрикнул, что остальные сотрудники редакции бегут по крышам, и фашисты, бросив Пальмиро, сорвались с места, чтобы арестовать всех. Возможно, это спасло ему жизнь. Редакция «Нового порядка» в Турине была опечатана с конфискацией всего найденного огнестрельного оружия. Антонио Грамши к тому времени уже был назначен официальным представителем ИКП в Коминтерне и переехал в Москву. Вскоре по обвинению в заговоре против государства был арестован генеральный секретарь ИКП, инженер Амадео Бордига.

Под гением свободы на месте Бастилии

Клод Баттанлей растерянно крутил головой, дожидаясь бармена, готовившего его заказ за стойкой. Обычно к этому часу по пятницам в «Тамбуре» уже была открыта кухня, а помещение заполнено постоянными клиентами. Бросив очередной взгляд на дальний угол за кадкой с азалиями, где обычно ужинала алжирская чета, он вздрогнул от неожиданности, различив вдруг серый силуэт человека, смотревшего на него в упор холодными серыми глазами, растягивая тонкие губы в серозубой улыбке. Неприятный холодок пробежал по спине Клода, когда этот человек встал и чинно приблизился к его столику. В руке он держал свежий номер «Цивилизованного социализма».

– Вы позволите? – вкрадчиво спросил он, усаживаясь напротив, не дожидаясь, впрочем, ответа своего невольного визави.

Вопрос был задан на английском, но не потому, что этот человек, как некоторые недалекие