son svegliato», и вся постсоветская колонна – россияне, украинцы, белорусы, казахстанцы – хором подхватывает «Oh, bella, ciao, bella, ciao, bella, ciao, ciao ciao!». Получается мощно и гулко. Колонна курдов сзади поддерживает ритм своими перкуссионными инструментами. Они маршируют, растянувшись плотной многолюдной цепочкой, вдоль улицы Бомарше, совершая ритуальный переход от площади Республики к площади Бастилии. «Маниф», уличная демонстрация – это один из не совсем понятных нашему человеку видов развлечений конца рабочей недели в западном обществе. Впереди колонна агрессивно настроенных активистов Социалистической партии, по бокам, по тротуарам, вдоль витрин банков и магазинов, замедленно и размеренно бегут, топая подошвами тяжелых ботинок, опустив забрала своих шлемов, силы полицейского спецназа CRS с плексигласовыми щитами наперевес и резиновыми дубинками наготове. Он ищет глазами кому бы передать диагональное красно-черное знамя анархии. Мимо в толпе французских студентов, с головы до ног одетых в черное, с лицами, замотанными шарфами и арафатками, проносится Ленька Трубачев с глазами полными шального блеска и восторга. Потом ему на минуту кажется, что он видит Ханифа с Муссом и Жан-Ба с фингалом под глазом, так же быстро проталкивающихся сквозь «черную колонну» и стремительно выбегающих из нее, чтобы тут же просочиться в ряды социалистов. Наконец его нагоняет матерящийся Свинтус, который тут же с негодованием сообщает ему о том, что «какие-то арабские гопники в толпе отжимают мобилы у французских камрадов». Выслушав, он без слов сует ему в руки древко знамени и ныряет в подземный переход вслед за Федяном. Тот нервно топчется у стены, делая вид, что внимательно изучает огромную рекламу котлов «Картье».

– Ты чего?

– Это сумасшедшие люди, Алька, я и не знал, что сюда сгонят тысячи мусоров с дубинками.

Ангелы чистоты… Поколение приходит и поколение уходит… Вас всегда будут кидать и предавать… Незримые штурманы, негласные авторитеты, тирания бесструктурности… Что из-под городских плит вот-вот появится пляж и на асфальте вырастут кокосовые пальмы… Но в первую очередь толпа, тот народ, который вы так стремитесь освободить, всегда будет глух и безразличен к вашим призывам… В одну кучу дружно валили булыжники, щебень, бревна, железные брусья, тряпье, битое стекло, ободранные стулья, капустные кочерыжки, лохмотья, мусор, проклятья… Воскреснуть на окраинах Москвы, Парижа, Лондона, Милана… Мы идем по пустошам ненависти… Случается иногда, что чернь, великая бунтовщица, восстает из бездны своего отчаяния, своих бедствий, разочарований, тревог, лишений, смрада, невежества, темноты… Ах, шестьдесят восьмой… «Вся власть воображению» был девиз… В Афинах была охлократия, гезы создали Голландию, плебеи много раз спасали Рим, а чернь следовала за Иисусом…

А на площади Бастилии царит неподдельная атмосфера подлинного празднества, балаганно-ярмарочных гуляний. Жонглеры на ходулях подкидывают горящие факелы над головами жующего, хохочущего, бранящегося скопища антивоенных манифестантов, среди тентов блошиного рынка и лотков с кебабами. По пути постоянно попадаются итальянцы, которые уже узнают Альберта, называют его братом и лезут с ним обниматься. На импровизированной сцене, прямо под колонной с «гением свободы», позолоченным, но крылатым, выступает «Бригада», пятеро бритоголовых чуваков в черном. «А ту но камарад! Ки не сон плю ла!»

– Вот это я понимаю! Вот это панк-рок, Федян! Не то, что всякие там «новые школы»!

Федян, сжав зубы, вскидывает руки с разноцветными фальшфайерами в вечернее небо и задирает голову к звездам. На сцену вскарабкивается возбужденный, счастливый Ленька, который что-то орет по-русски, тряся кулаком, и успевает в прыжке нырнуть в толпу, прежде чем его столкнут с подмостков скинхеды из службы безопасности. Толпа подхватывает его, и он продолжает что-то кричать о диктатуре пролетариата, скользя по вытянутым рукам.

После бритых парней из «Бригады» на сцену выходят длинноволосые анархо-вегетарианцы из группы «Клуб Человеколюбия к Крупным Скотам», играющей атмосферный блэк-метал. Во время их выступления публика начинает потихоньку разбредаться по переулкам, пока перед сценой, помимо Альберта и Федяна, не остается около дюжины задумавшихся, каждый о своем, слушателей. В полночь звук отрубают, в соответствии с законом о ночной тишине – на время форума его действие продлевали на час. Фиеста заканчивается, пора расставаться. Альберту вдруг нестерпимо хочется чистой воды и свежего воздуха.

И восходит солнце, и заходит солнце, и люди переполняются злобой… Кто из мыслителей порою не задумывался над величием социального дна!.. И вновь это ощущение скольжения, необоримого соскальзывания, потому что медленный постепенный спуск по наклонной в этом случае исключается… Какая выгода человеку от всех трудов его… Скверна Рима – закон мира… Лавочники и бармены с утра поливают тротуары из шлангов, но стойкий запах человеческой мочевины отказывается покидать парижские улицы… Никогда в детстве не видел бездомных и нищих, может быть поэтому страна детства продолжает казаться гуманнее всего, что есть сейчас… И опять это ощущение балансирования на краю обрыва, со дна которого порой столь явственно веет замогильным холодом… У воина нельзя украсть его гордость… Только бы добраться до конечной цели, выяснить для себя все, как есть, вернуться, и тогда можно будет начать все заново… Я смогу…

Жан-Жак встречает Альберта у калитки, изящно сколоченной из длинных и ровных брусьев, служащей входом в обширное имение, где он проживает, обозначенное лишь простой деревянной вывеской: «Царство уверенности». Это невысокий длинноволосый корсиканец, сухощавый, с хорошо развитой мускулатурой, невероятно энергичный, несмотря на свой возраст под восемьдесят. Наверное, его знаменитый земляк был таким. Альберт только в этой поездке начал говорить по-французски, и иногда все еще выражается неправильно, коверкая итальянские слова на французский манер. Ламарк смеется и запросто переключается как с французского на итальянский, которым владеет в совершенстве, так и обратно, когда видит, что Альберт все понимает.

– Каким он был, Бордига?

– Амадео был очень доступным для всех человеком. Вне партийных собраний он очень много шутил и иронизировал, как все неаполитанцы.

Они выходят на опушку перед высыхающим прудом. Здесь они будут работать в ближайшие недели. Ламарк хочет с помощью Альберта спилить все деревья на берегу, чья корневая система высасывает слишком много влаги. Тогда пруд снова наполнится. И, конечно, они будут очень много разговаривать, общаться. Ламарк охотно отвечает на любые вопросы Альберта.

– Впервые окончательное истощение цикла революций было постулировано в III серии «Неизменности» в семьдесят четвертом году, – у Ламарка прекрасная память, и каждая веха пройденного пути хронологически ассоциируется для него с тем или иным этапом развития сообщества капитала. – С того времени борьба против существующей власти способна приводить лишь к усилению репрессивного аппарата последней и теряет смысл с точки зрения собственных целей, если они, конечно, не сводятся лишь к ритуальному самопожертвованию или жертвоприношению. Перспектива достижения коммунизма через революцию, увы, исчезла. История не закончилась, на самом