– А грех на себя возьму, – вдруг пробормотала она, облокотившись на крышку сундука.

Из угла горницы равнодушно смотрели на нее суровые лики византийских икон.

В следующий же день, порешив нимало не медлить, отправилась Ирина в Киев, на Подол. Не хотела быть замеченной, устроила так, чтобы в сумерки подойти к дому ведуна. На ближайшей улице оставила возок, сама пошла пешком.

Ведун жил в ладной пятистенке, во дворе завывал и рвался с цепи сытый кобель. Ирине навстречу выбежала девушка-служанка, с поклоном проводила в горницу. Ирина оглядывалась: живет чисто, светло. А все равно боязно. Нащупала мешочек с деньгами... Ох, не случилось бы беды!

Послышались шаги, растворилась низенькая дверца. Вошел хозяин. При первом взгляде на него Ирина успокоилась: ничего страшного в его облике не было, напротив даже. Ликом был волхв светел, румян и приветлив. Хоть и припоминались по дороге слова священника-наставника, что, мол, волхвование – суть прельщение дьявольское, но тут женщина совсем успокоилась. Дьявол, он с собачьей мордой, с рогами, хвостом, копытами, а в этом мужчине ничего дьявольского не было. Смотрел он на гостью ласково, чистую и кудрявую бороду мял в кулаке.

– Что привело тебя ко мне, почтенная? – спросил он, поклонившись низко.

Ирина огляделась – не слышит ли кто? – и, понизив голос, зашептала:

– Беда у нас. От жены уводит мужа дурная девка. Помоги, добрый человек, а я в долгу не останусь...

– Вот те раз! – засмеялся хозяин. – Чем же я помогу?

Ирина торопливо рванула тесемку, сорвала с шеи кошель. Поскакали по полу золотые монеты, со звоном раскатились по горнице.

– Помоги, добрый человек! Все тебе отдам!

– Что ты, что ты, – зашептал хозяин, и Ирина уловила алчный блеск в его глазах.

– Слышала я, можешь ты зелье отворотное сделать. Знание с тобой тайное, многое тебе ведомо, – причитала Ирина, собирая монеты.

– Тише, почтенная, – усмирял ее хозяин. – Так и быть, помогу тебе в горе. Но смотри же, чтоб не выдала меня! И плата моя немалая, но знаешь сама – головой рискую!

– Да что ты, кормилец...

Ирина клялась не выдать, хозяин обещался помочь. Оставив ее в горнице, ушел, и не было его долго. Ирина уж трепетать начала – зашлет к ней лихих прислужников, отберут деньги, а саму головой в колодезь спустят. Но ничего такого не подеялось. Через некоторое время вернулся хозяин и принес с собой малый глиняный сосуд.

– Вот тебе, женщина, порошок отворотный, самый сильный. Сделан он из корней травы... – как назвал, Ирина не поняла. – Всыплешь его разлучнице в еду аль в питие, и отвернется она от своего любезного. Да смотри, не вздумай сама попробовать, и ни на ком не пробуй – враз от белого света отвернет.

Ирина вздрогнула, но смолчала. Так, молча, передала хозяину кошель в обмен на порошок и, поклонившись, пошла к дверям. Только ногу над порогом занесла – услышала голос ведуна:

– Смотри же, почтенная, помни наш уговор!

Кивнула головой и пошла восвояси. Сама не вспамятовала, как дошла до возка. Только когда затрясло по дорожным колдобинам, очнулась. На душе печально было и смутно, хотелось плакать отчего-то. Сомненья мучили – верное ли снадобье дал проклятый волхв? Не сдержалась, вынула сосуд, открыла его. Серый порошок, не пахнет ничем. Хотела даже на язык попробовать, но вспомнила слова волхва, снова закупорила и за пазушку упрятала. Подумалось: может, сразу к Мстиславе ехать, порадовать ее? Но опять засомневалась что-то. Да и поздно уже... Нет, домой, домой!

Эрик в этот день был у Лауры, и не чуяли полюбовники нависшей над ними угрозы. Весел был Эрик, весела Лаура, и гукал в люльке толстый, краснощекий Владимир – уж узнавал отца, тянул к нему ручонки, смеялся. Люльку его ради теплого дня вынесли на лужайку перед теремом, там же на ковре расположились сами. Бабка Преслава натащила прохладительного питья – кваску, грушевого взвару, меду.

Наслаждаясь лучами солнца и близостью двух любимых существ, Эрик лежал на ковре, вольготно раскинувшись. Голова его покоилась на коленях Лауры, а та перебирала его кудри, целовала каждую прядку и время от времени звонко смеялась – сама не знала, чему. Но легко было на сердце у нее. Ее милый был подле нее, не прельстилось его сердце молодой женой.

Только одно печалило ее: рассказала старая Преслава, что жена Эрика в тягости и это не давало Лауре покоя. Слишком свежи были в памяти Лауры собственные муки, пока носила ребенка, да пока рожала. Но ее любимый был при ней, а каково той, если Эрик так часто в отъезде и чует она, не может не чуять, что не по делам он ездит?

Лаура долго выбирала время для разговора и наконец решилась.

– А твоя жена, – начала она робко, – она печалится, когда ты уезжаешь сюда?

– Что мне за дело до того? – лениво отвечал Эрик.

– Но... Она же может захворать от огорчения. А это дурно для нее.

Эрик насторожился.

– Захворать? Да пусть бы она хоть и умерла.

– Что ты говоришь, как можно! – неожиданно вспыхнула Лаура. – Она же носит твое дитя, а ты...

– Погоди, милая. – Эрик привстал, пристально вгляделся в ее лицо. – Откуда ведомо тебе, что Мстислава непраздна?

– Люди все расскажут!

– Вот оно что, люди... – Эрик снова лег, облокотился на руку. – Так слушай всю правду: я к женушке своей с самой свадьбы пальцем не притронулся.

– А как же... – заикнулась Лаура, но Эрик властным жестом прервал ее.

– Непраздной выдали ее за меня замуж. И в том ее вины нет, она сама не знала об этом. Не дивись, любушка, такой она уродилась, такой росла. Не ведала, вишь ты, отчего детки нарождаются, и как бремя носится. И ласки любовной она не поняла, а когда обычное женское у нее прекратилось, только обрадовалась, что от таких хлопот избавилась. Некому ее было научать... Так она мне сказала, и я ей поверил. По глазам видел – правду она говорит. В сто раз хуже тот, кто с нею потешился, а потом мне подсунул, чтоб меня в обман ввести и позор скрыть.

– Кто же это? – прошептала Лаура.

И Эрик ответил, отвернувшись:

– Князь Владимир, душа моя. Такова была благодарность его за мою верную службу.

Лаура молчала, потрясенная. Два чувства боролись в ней: горько было оттого, что обманули любимого, насмеялись над ним, и радостно, что остался он верен ей и душой и телом. Значит, напрасно рыдала она, ломая руки в те одинокие ночи, когда думала, что Эрик ласкает свою жену, напрасно, глядясь в зеркало, размышляла, красива ли разлучница и не красивей ли ее? Вся боль, все сомненья остались позади – любимый ее всецело принадлежит ей, и нет на свете ничего, что могло бы их разлучить.

Их губы слились в жарком поцелуе, а жаркие лучи солнца лились с небес, обогревая и освещая двух влюбленных и задремавшего в теньке младенца. Весь мир словно застыл в сладкой неге – но близился тот день, который откроет врата постучавшей беде и скажет ей: