Он вытащил из валявшейся на заднем сиденье папки двалисточка и сунул мне в руки:

— Держи. И хватит трястись. Все уже позади.

— То есть как это — позади? Все еще только начинается.

— Ерунда. Главный экзамен ты сдала на пятерку. Знаешь,какой Гордиенко строгий? А тут просто поплыл. Кстати, я думаю, не только оттвоего вокала. Мне так показалось.

— То есть?

— Ну приглянулась ты ему!

— Не выдумывай!

— Да чего ты пугаешься? Тебе ничего не грозит. Онпрекрасный муж, отец и дедушка. Но некоторая влюбленность на сцене не помешает.К тому же, если пустить слух…

— Что? Какой еще слух?

— О вашем романе с Юрашей. Знаешь, как побежитизраильская публика смотреть на тебя?

— Я тебя убью! И никуда не поеду.

— Ну если убьешь, то и вправду никуда не поедешь, такчто не советую!

— Дело в том, что мне, скорее всего, не дадут отпуск!

— То есть как?

— А вот так! У нас все спланировано, расписано, инеожиданно отпуск могут дать только в каком-то крайнем случае.

— Не волнуйся, это не проблема.

— Что?

— Придумать крайний случай! Чепуха!

— Я не умею.

— Черт с тобой, возьму это на себя.

И в понедельник он явился ко мне на работу. Наши всевытаращили глаза, а он уединился с Инной Геннадьевной — и через двадцать минутотпуск был подписан. Причем с завтрашнего дня. А отъезд, вернее, отлет былназначен на следующую неделю. Совершенно ошарашенная, я пошла его проводить квыходу:

— Что ты ей наплел?

— Какая разница?

— Что значит — какая разница? Я должна хотя бы знать,что ты наврал, чтобы не попасть в неловкое положение.

— Не попадешь! За это я ручаюсь. Она обещала бытьпредельно деликатной. Ну все, я помчался, времени нет!

Вот так я избавилась от гнетущего ощущения, что надоела самасебе. Мне было некогда. Я репетировала с Гордиенко, и это было фантастическиинтересно. Сюжет одноактной пьески заключался в том, что неудачливая певичка изпровинции приезжает в Москву, является к пожилому продюсеру и начинает повсюдупреследовать его своим пением, пока наконец он не влюбляется в нее. Весьмамилый водевильчик, не более того. К тому же содранный с какого-то бродвейскогомюзикла, ужатый до одноактной пьески и перенесенный на российскую почву. Роль уГордиенко главная, и играет он ее, насколько я могу понять, блистательно. Мояже роль сводится к музыкальным иллюстрациям его рассказа. Вся пьеса занимаетсорок минут.

— Бронечка, детка, вы можете петь что хотите, этонесущественно. Главное — не бояться публики. А маночек в вас есть. Зритель отвас будет тащиться, — успокаивал он меня. — И пожалуйста,постарайтесь сохранить тот испуг, который у вас есть, зафиксируйте его, этопоможет…

— Нет, Юрочка, — вмешалась его жена, педагог втеатральном училище, — не надо ничего фиксировать. Насколько я понимаю,Броня не собирается менять профессию, и ее испуга вполне хватит на вашигастроли. Обнаглеть она просто не успеет.

— Ох, не скажи, — вздохнул ЮрийМитрофанович. — Иной раз люди наглеют моментально.

— Ну, по-моему, это не тот случай.

Они говорили так, будто меня с ними не было.

Но Нина Ивановна все-таки обратилась ко мне:

— Броня, я не ошибаюсь на ваш счет?

— Нет, мне бы только набраться наглости, чтобы выйти насцену и рот открыть.

— Ну это, конечно, важно, но Юра вам поможет. Не знаю,как насчет театральной карьеры, но диск я бы на вашем месте записала. Вычудесно поете.

Слышать такое было приятно до ужаса, но мне все казалось,что они это говорят, чтобы подбодрить меня, чтобы я от страха не сорвалагастроли.

До отъезда оставалось три дня, а я, занятая репетициями ипоисками подходящего репертуара, еще не уладила и половины дел. По дороге домойот Гордиенко я решила, что прежде всего поговорю с Полькой. Ничего от неескрывать не стану, а вот отцу, которому надеюсь ее подкинуть, правду говоритьнельзя, поэтому мне необходимо заручиться ее поддержкой. К счастью, она быладома.

— Полина, поди сюда!

— Мам, подожди, я досмотрю…

— Долго еще?

— Десять минут!

Она с упоением смотрела бесконечный сериал «Бедная Настя».

— Ма, чего? — явилась она на кухню, где я готовилаобед на завтра.

— Полина, у меня к тебе разговор.

— Воспитывать будешь? — обреченно вздохнула она.

— Нет. Все гораздо интереснее.

И я рассказала о предстоящей авантюре. У нее загорелисьглаза.

— Мам, ты не врешь?

— Мне бы и в голову не пришло такое врать.

— Супер!

— Что?

— Все! Ох, Веня молоток! А ты почему мне раньше неговорила?

— Потому что была уверена, что Гордиенко менязабракует. Кстати, собака у него умерла.

— Ой, как жалко! — огорчилась Полька, но тут жеглаза ее снова засияли. — Мам, а мне нельзя с тобой поехать?

— Нереально!

— Почему?

— По целому ряду причин, начиная с того, что у меня тамсвободной минутки не будет.

— Но ты же вроде сказала, что неделю будешь отдыхать! Ая бы, пока ты работаешь, о тебе заботилась, супчик варила диетический.

— В гостинице?

— А чего? Плитку можно взять!

— Прекрати, Полька. Я умираю со страху, а ты сглупостями.

— Ладно, я понимаю, у меня шансов нет.

— Вот и умница.

— Значит, ты меня оставишь тут одну?

— Нет, на это время переберешься к деду.

— Кайф! А он в курсе?

— В том-то и дело, что нет. И я хочу, чтобы это быланаша с тобой тайна.

— Супер! Да, дед небось лапти сплел бы, если б узнал.

— Лапти? Какие лапти? — опешила я.

— Ну ма, это ж значит коньки отбросить. Или сыгратьжмура.

— Господи помилуй, где ты этого кошмара набралась?

— В гимназии, мамочка, — опустив благонравноглазки, сказала она сладеньким голоском. — Ладно, мам, это все фигня, тымне лучше скажи, ты под своим именем позориться будешь?

— Ты уверена, что я провалюсь?

— Нет, наоборот, просто у меня такая манера выражаться.