К Борису подошел худой старик в пенсне, с унылой плешью ислезящимися глазами. Воровато оглядевшись, он прошептал:

– Господин поручик, не хотите ли купить бриллиантов?

– Нет, ничего не хочу. – Борис отодвинулся отстарика, у него было сильнейшее подозрение, что пальто «ювелира» кишит вшами.

– Зря, очень зря, молодой человек! В Европе вам оченьпригодятся настоящие ценности, а я крайне дешево отдам! – с этими словамистарик снова приблизился вплотную к Ордынцеву.

Бориса передернуло от омерзения, он решительно отошел,бросив через плечо:

– Не хочу, да и не на что!

– Очень зря, очень зря, – старик сморгнул слезу исобрался было последовать за Борисом, но споткнулся о филера и, радостновцепившись в его пуговицу, завел с ним тот же увлекательный разговор. Филер, повсей видимости, бриллиантами не заинтересовался, но, в свою очередь, сталгорячо нашептывать что-то старику – должно быть, убеждал того занятьсясовместным изучением благонадежности пассажиров. Борис выругался про себя иснова отвернулся от снующего по палубе человечества в миниатюре со всемиприсущим ему пороками.

Крым уже скрылся за горизонтом.

Борис глядел на бесконечные волны и вспоминал прошлое. Волныкатились как годы. Вот революция, всеобщий радостный подъем, красные банты нагруди у студентов, лавочников и интеллигенции. Радость на лицах интеллигентоввскоре померкла, потому что началась всеобщая говорильня и безобразный грабеж.

Вот морозная голодная зима восемнадцатого года, когда сожгливсю мебель, и Борис бегал воровать дрова со складов на берегу Невы. Из едытогда почему-то можно было достать только квашеную капусту, ее ели все, ижутким кислым запахом пропитался, казалось, весь город.

В следующей волне увидел Борис синюшные губы умирающейматери и даже послышался ему стук мерзлой земли о крышку ее гроба. После смертиматери он бросил пустую квартиру, выручил немного денег от продажи кое-какихвещей и решил пробираться на юг, чтобы отыскать сестру Варю, пропавшую вводовороте Гражданской войны.

Еще одна волна накрыла Бориса жарким бредом сыпняка. Вотмахновцы выбросили его из поезда, слабого от болезни. Тогда он выжил просточудом. Вот собрался расстреливать его на каком-то полустанке пьяный комиссар,но не успел дать команду, потому что его поезд тронулся с места.

Вот жаркое крымское лето девятнадцатого года, Борис впоисках сестры оказался в Феодосии, и там его забрали в деникинскуюконтрразведку из-за убийства, которого он не совершал. Борис вспомнил абсолютнобезумные глаза штабс-капитана, что допрашивал и бил его в контрразведке. Егоспас тогда полковник Горецкий – бывший знакомый по Петрограду и, как выяснилосьвпоследствии, спас небескорыстно.

Следующая волна бежала из Батума, где смешались турецкиешпионы, греки-контрабандисты, аджарские разбойники и итальянские купцы. Борисвспомнил, как мягко входил нож в тело первого убитого им человека.

С того самого августа девятнадцатого Борис принял решение:он не может оставаться в стороне, он будет воевать на стороне белых. С тех порминуло полтора года тяжелейших испытаний, и вот итог – эмиграция. Позадиоставалась Родина – чужая, но все равно Родина, впереди была полнаянеизвестность.

Борис закурил, отвернувшись на минуту от панорамы моря, апотом снова стал глядеть на волны. Смотреть на море было гораздо приятнее, чемлюбоваться жалким человеческим муравейником на пароходе. Папироса ли,бесконечные волны или мерный шум пароходной машины сыграли свою роль, но Бориссовершенно успокоился. Он начал думать, что его положение лучше, чем у многих.Он молод – нет еще и тридцати, – силен и здоров. За полтора года боев ондаже не был серьезно ранен. Его не зарубили махновцы в степях Южной Украины, неутопили красные в Новороссийской бухте. Бог или везение помогли ему тогдаспастись. Все это время он не испытывал никаких колебаний, он твердо знал, чтобудет воевать до конца, а после покинет Россию. Что бы ни случилось, с краснымиему не по пути. Последнее окончательное решение далось ему легко, ведь у негоне осталось близких в далеком Петрограде. Мать умерла, а сестра Варя ждала егов Константинополе. Борис надеялся, что там же он встретится с еще одним близкимчеловеком – другом детства Петром Алымовым. Куда труднее было принять решениетем, кто оставил в далекой России родных и близких или хотя бы надежду на то,что они живы.

Борис вспомнил, как читали офицеры листовки с обращением«красного генерала» Брусилова, тот обещал оставшимся офицерам армии Врангеляполную амнистию. Кое-кто поддался на явную провокацию. Борис не верил, чтоБрусилов по доброй воле участвовал в этой интриге красных, но Бог ему судья…

Рядом с Борисом остановился седой артиллерийский капитан сбагровыми шрамами от сабельных ударов на лице. Видно, капитану хотелосьпоговорить, и он готов был обратиться к любому попутчику.

– Да, господин поручик, – сказал он Борисузадумчиво, – выкинула нас Россия как нежеланных детей… Да и Россия ли этов самом деле? Мог ли, допустим, Антон Павлович Чехов представить, что в тойпровинциальной и скучной стране, о которой он писал, такая свистопляскаразвернется? Скучали господа, пили чай с вареньем, крыжовник, видите ли, сблюдца ели, о смысле жизни от скуки рассуждали… Барышни мечтали о несбыточном внарядных кисейных платьях, сокрушались, отчего они не летают… Пыль, жара,скука, скука непревзойденная, телеграфисты стишками балуются, отставныепристава вишневую наливочку кушают… И вдруг – буря! Вьюга кровавая! Мильонныерати сшибаются посреди степи как во времена Чингисхана или Тамерлана! Да ведьтот же Махно – чем тебе не Тамерлан? Конные орды степь в камень сбивают, крикдикий вздымается до небес! Великое переселение народов! Латышские полки,китайские дивизии, чехословацкие корпуса – и вся эта варварская страшная лавинакатится по нищей провинциальной России… Дикие, страшные времена, средневековье!

Капитан побледнел от волнения, рассеченная махновской шашкойщека задергалась в тяжелом тике. Он вытащил из-за пазухи фляжку, отвинтилколпачок, предложил Борису:

– Не хотите, поручик, за бывшую Россию? Коньяку не могупредложить, самогоном татарским разжился… Им, басурманам, Аллах пить не велит,так они для нашего брата такую отраву гонят… Но я привык. За неимениемгербовой, знаете ли…

Борис вспомнил тошнотворный вкус самогона, который пили онис капитаном Колзаковым от тоски на Арабатской стрелке, и вежливо отказался.

– А я выпью, – капитан приник к своей фляжке, какк лесному роднику. Оторвался, крякнул, вытер сивые усы тыльной стороной ладони,вытер и слезу, сбежавшую с уголка глаза. – Ветер, видите ли…

На третий день пути «Новороссия» приблизилась к небольшомускалистому острову. По кораблю распространился слух, что русских вКонстантинополь не пускают и поселят на этом островке как прокаженных.

Вокруг корабля появились десятки маленьких турецкихлодок-каиков. Веселые жизнерадостные турки предлагали русским пресный хлеб –лаваш, фрукты, восточные сладости. Все это они хотели менять на что угодно – наоружие, на обувь, на одежду, на золото, часы, обручальные кольца… Хочешь –меняй, не хочешь – не меняй, никто не принуждает.