шоферской кабины вышел секретарь райкома партии Александр Егорович Демин — среднего роста, коренастый, в защитного цвета гимнастерке и в таких же брюках, в начищенных сапогах. Не спеша, как бы разминаясь после езды, он подошел к кузнецам, поздоровался за руку. Скуластое, монгольского склада лицо его приветливо улыбалось.

— Ну, как робота, Филиппыч? — окающей скороговоркой спросил Демин, присаживаясь рядом.

Обычно при встрече справляются, как дела, как жизнь. Демин всегда спрашивал, «как робота». Он был владимирец по происхождению.

Половнев уважительно подвинулся, давая побольше места гостю, стал негромко и неторопливо рассказывать.

Дела в колхозе идут неплохо. Начали строить новую ферму для коров, увеличили площадь под сахарную свеклу и яровую пшеницу. Сев яровых закончили.

— А табак, значит, так и не будете сеять? — спросил Демин.

— Насчет табаку ничего не получилось… вы же знаете. — Половнев дернул плечами, безнадежно развел руки. — Не желает народ.

— Как же быть, Филиппыч? Область-то требует. Этак нам с тобой не поздоровится. Мне уже угрожали выговором… и тебе, гляди, попадет.

— Ума не приложу, как быть, — сокрушенно сказал Половнев.

— Надо было получше разъяснить колхозникам.

— Разве не разъясняли? И вы же сами приезжали, уговаривали… а как до голосования дойдет — чуть не все против! Свекла-то, она заманчивей. За нее и деньги, и сахарок полагается, а табак чего? Положим, деньги за него тоже дают… но поменьше. И выходит, за свеклой перевес. Да нынче и припоздали с табаком, теперь уж на будущий год.

— Я и сам, по совести сказать, не особенный сторонник табака, — сказал Демин. — Перед областью как-то неловко. На днях секретарь обкома звонит, что это, говорит, у вас в Даниловке планов народ не признает? Но что я-то сделаю? Вы с председателем должны… а вы бестабашники оба.

— Не бестабашники мы, Александр Егорович, — сказал Половнев. — Да чего мы вдвоем-то, если народ против?

— Позволь, почему же вдвоем? Сколько у вас членов партии?

— Немного… всего пять человек, с кандидатами восемь… а колхозников восемьсот.

— Да, коммунистов маловато, — согласился Демин. — Опять ваша же вина. Надо вовлекать…

— С приемом-то последнее время было туго, Александр Егорыч.

Демин помолчал, потом сказал:

— Но как же вы, если что-нибудь неожиданное произойдет… сумеете повести за собой колхозников?

— Это вы насчет чего? Войны, что ли?

— Хотя бы.

— Так тогда колхозникам нашим не за нами только идти… за всей партией, за всем народом. Вы почему такой вопрос задаете? Может, что-либо слышали? Или из ЦК есть предупреждение?

— Из ЦК ничего нет, и не слышал ничего…

— А мы как раз сегодня толковали о войне, — сказал Ершов.

— До чего же дотолковались? — усмехнулся Демин.

— Наш международник Бубнов говорит, что немец нас не тронет, а больше нам воевать будто не с кем, — ответил Ершов.

— А Япония?

— Вот про Японию не говорили.

— То-то и оно! А война и оттуда может нагрянуть.

Половнев стукнул трубкой по бревну, покачал головой.

— Оттуда я не жду, — сказал он. — После Халхин-Гола они не решатся. Я больше немцев опасаюсь.

— Договор у нас с немцами, — возразил Демин. — Неправильно так думать, Петр Филиппыч. Получается, что международник ваш лучше секретаря парторганизации разбирается в политике.

— Так он ведь по газете больше… а я сам собой соображаю.

— Ошибочно, ошибочно соображаешь. Небось и народу эти свои соображения докладываешь?

— Народу зачем же… Понимаю, что говорить это где попало не следует. Но сам частенько так думаю. А почему? Воевал с немцами, знаю их…

— Ну, это ты брось! — суховато перебил его Демин. — Договор они не нарушат, а мы и подавно. Вообще я тебе так скажу: поменьше о войне думай и разговаривай, не пугай ею людей. Люди должны работать спокойно. А сомнения свои припрячь, а то как бы чего не вышло. Если же вопросы будут задавать, разъясняй так: товарищ Сталин, дескать, все знает и все видит, он стоит за мир и войны не допустит. Если же на нас нападут, мы дадим сокрушительный отпор и разгромим врага на его собственной территории. Понял?

— Ясно, Александр Егорыч. Если на собрании, то примерно так и говорим. Но себе-то не закажешь: берет иной раз сомнение.

— Какой же ты большевик, ежели в партийной линии сомневаешься?

— Не в партийной линии, Александр Егорыч, в немцах, в Гитлере я сомневаюсь. Не могу им верить, хоть зарежьте меня!

— Резать не будем пока, но смотри… будь осторожен. Я не из тех, кто придирается… на кого другого можешь наскочить… и попадешь во враги народа!

— Неужели! — удивился Половнев. — Да за что же?

— За неправильные мысли… — Демин с усмешкой поглядел на него и спросил: — А Свиридов, председатель ваш, тоже так вот думает?

— Чего не знаю, Александр Егорыч, того не знаю, — ответил Половнев. — Не приходилось разговаривать о таких делах.

— Так уж и не знаешь? Хитришь, поди, Филиппыч, выгораживаешь дружка.

— Хитрить я не умею, — серьезно и хмуро сказал Половнев. — Обидное говорите, Александр Егорыч.

— Ладно, ладно… пошутил я. Не серчай. — Демин доверительно положил руку на плечо Половнева. — Понимать должен — не из простого любопытства спрашиваю… Недавно ведь я в районе… и многих не знаю как следует, в том числе и председателя вашего, да даже и тебя… а знать должен как можно лучше, разносторонней. К тому же вижу: дела у вас идут вроде неплохо, но почему-то некоторые мероприятия срываются.

— Какие же мероприятия срываются у нас? С одним табаком канитель получилась.

— А почему канитель? Видно, авторитета маловато у вашего Свиридова, если его не слушаются колхозники и голосуют против его предложений.

— Неправда, Александр Егорыч. Авторитет у Митрия Ульяныча есть… уважают его и стар и млад.

— Значит, председатель у вас хороший?

— В каком смысле?

— Прежде всего как работник, разумеется.

— Ничего плохого сказать не могу.

— Идеальный, стало быть, без недостатков? — нажимал Демин.

— Не без недостатков, — насупился Половнев. — Без покору и животины не бывает. На иного глянешь — ох и конь! А на поверку что-нибудь да есть в нем, хоть маленькая задоринка, а найдется. Так и человек. Но Митрий Ульяныч наш чем хорош? Заботливый, беспокойный. Сам не проспит и другим не даст. Чем свет, глядишь, уже мчится на велосипеде в поле или еще куда по делу. И так кажин день — встает до солнышка и носится дотёмнушка. Дивлюсь, когда и спать успевает. Опять же честный. Десять лет в председателях, и всякий раз голосуют за него единогласно. Вот и судите — авторитетный или не авторитетный.

— Все это хорошо, Петр Филиппыч. А задоринка-то есть? — Демин лукаво прищурился, глядя то на Половнева, то на Ершова. — А вы оба помалкиваете, какая такая задоринка.

«И что же он