Бубнов решительно завертел головой:

— Не-е! Чего ему делать у нас? Да и зачем бы договор с нами заключать, если бы он к нам метил? Опять же он должен и то понимать: мы ведь сдачи дадим! Такой сдачи, что у него черти из глаз посыплются. Слыхал? Климент Ефремыч говорил: на чужой земле воевать будем, ежели что. Нет, нет! Глупо и помышлять Гитлеру об нас!

Ершов, все время слушавший спор стариков молча, заметил уважительным тоном:

— Оно, может, и глупо, но вполне возможно. Он же книгу даже написал — «Майн кампф», то есть «Моя борьба». Самой книги я не видал, а отзывы читал. Оказывается, главная его цель — завоевать Россию. У них будто пространства мало. Так что правильно вопрос ставит Филиппыч.

— И совсем не правильно! — нервно возразил Бубнов. — Написать все можно! Попробуй-ка на деле! С ума ему надо спятить, чтобы на Россию лезть. Шутка сказать — Россия! Кишка у него тонка! Неравно порвется! На Индию, на Индию Гитлер нацелился. Я все его думки как на ладошке вижу. Ты посмотри на карту, что получается: в аккурат как я говорю!

Глеб Иванович встал, взял у Ершова газету, засунул ее в сумку, отрывисто сказал:

— Благодарствую за табачок.

И поспешно зашагал дальше, оставив за собой последнее слово. Он не любил, когда с ним не соглашались.

— Поживем — увидим, — вздохнув, сказал Половнев. — Хорошо бы, не втянули нас в эту свалку. Сами они заварили кашу, пускай бы сами и расхлебывали.

Затем бережно распечатал конверт. Не разворачивая и не читая, знал уже, что письмо от старшего сына, Григория. Мелкий убористый почерк с фигурными завитушками был знаком еще по школьным тетрадкам. Григорий, работавший в городе слесарем-инструментальщиком на паровозоремонтном заводе, писал редко. Значит, что-то серьезное заставило его взяться за перо. Половнев хотел только взглянуть, нет ли чего неожиданного, плохого. Однако, начав с поклонов, не мог оторваться, дочитал до конца, хотя письмо было вполне благополучное: жена Григория, Лиза, родила мальчика. Назвали его Владимиром, в честь Ильича. И сын и невестка знали, что такое имя понравится Петру Филипповичу. «Так что, дорогие папаша и мамаша, есть у вас еще один внучок, Володя. Мы с Лизой от всей души просим вас приехать к нам. Отпразднуем рождение сына нашего, посмотрите, как мы живем». Далее Григорий сообщал, что за стахановскую работу завод дал ему новую квартиру с ванной, центральным отоплением. Теперь Галя вполне может жить у них, если поступит учиться.

Половнев поднялся, бережно положил письмо в карман и задумался. Да, Григорий живет неплохо. Это приятно. Но в то же время, как и всегда почти при воспоминании о старшем сыне, легкая грусть и сожаление закрадывались в душу. Все ладно — стахановец, квартира с ванной… а образованности-то настоящей нету! Не ученый, а токарь! «Не повезло мне с сыновьями. Андрюшка Травушкин профессором скоро станет, а мои? Один на заводе, другого от трактора не оттянешь. Хотел Галю выучить, но и ту как бы мать не сбила с панталыку».

— Пошли, Алеша, пора!

Ершов тоже встал. Он был выше Половнева на целую голову. Во всей фигуре его чувствовалась большая физическая сила. Лицо у него совсем юношеское, несмотря на усики. Светлые волосы колечками вились на висках и затылке. Добродушно глядя сверху вниз на своего мастера, Ершов с улыбкой сказал:

— А насчет Гитлера, Филиппыч, ты, наверно, больше прав, чем Глеб Иваныч. У меня тоже мысли такие появляются в последнее время — не нагрянул бы он на нас.

— Поживем — увидим, — повторил Половнев. — Но давай об этом после… работать надо. И так вон сколь пробалакали с Глебом Иванычем.

Ни слова не говоря, Ершов направился в кузню. Он любил и уважал Петра Филипповича и слушался его почти во всем. В его глазах Половнев был человеком, видавшим виды, таким, про которых говорят: прошел огонь, воду и медные трубы. Участвовал в двух войнах — в царской и гражданской, строил на селе колхозы. Кроме того, Половнев был для Ершова как бы вторым отцом.

В тридцатом году отца Алеши, первого председателя колхоза, убили. Темным мартовским вечером шли трое из Александровки домой: Петр Филиппович Половнев, Родион Яковлевич Крутояров и Василий Матвеевич Ершов. Шли — беседовали, строили планы, кого еще нужно и можно вовлечь в колхоз, как провести весенний сев на объединенной артельной земле. Спустились на дно Лебяжьего оврага, пересекавшего дорогу километрах в четырех от Даниловки. И вдруг из кустов тальника — бах! Ершов рухнул наземь. Кинулся было Половнев в кусты, а оттуда еще — бах, бах! Но мимо, не задело ни его, ни Родиона Яковлевича, который вцепился в Половнева, не пуская. Кто знает, сколько их там, в кустах!

Здоровый, тяжелый мужик был Василий Матвеевич, но вдвоем Половнев и Крутояров донесли его до дома. Года через три умерла и жена Ершова, остался Алексей круглым сиротой: ни дядьев, ни теток, никакой иной родни. И Половнев, друживший с отцом, заботу о парнишке, которому было уже пятнадцать лет, взял на себя. Жил Алексей в своей избе, но завтракал, обедал и ужинал у Половневых. Жена Петра Филипповича, Пелагея Афанасьевна, обшивала, обмывала малого, помогала по двору, доила корову.

Василий Ершов мечтал дать сыну высшее образование, поэтому Петр Филиппович уговорил парня окончить среднюю школу, чтобы потом определить его в сельскохозяйственный институт. Но тут вмешалась Пелагея: малому восемнадцать — надо его женить. Как без хозяйки в доме? Да и не век же ему жить сиротой одиноким. И уговорила Петра Филипповича. И Алексея женили на девушке, за которой он ухаживал.

Но думку об учебе не оставили ни Петр Филиппович, ни Алексей. Разногласие получилось только — на кого учиться? Половнев говорил — на агронома, как мечтал покойный Василий Ершов, самого же Алексея влекло к истории и литературе. И тут впервые он проявил самостоятельность, не послушался: поступил в университет на заочное отделение историко-литературного факультета. Закончить успел лишь первый курс, вскоре его призвали в армию. По возвращении со службы собирался возобновить учебу, однако работа в кузне, семья, домашнее хозяйство отнимали много времени. Если же когда и выпадало свободное, то оно уходило на чтение книг и писание стихов, а заявление в университет о продолжении учебы лежало неотосланным.

4

Когда они вышли на второй перекур, Ершов хотел продолжить давешний разговор. Но едва присели, раздался звук автомобильного сигнала, и темно-синяя машина неожиданно вынырнула из-за колхозных построек. Блестя стеклами на солнце, она медленно плыла по пыльной дороге и у кузни остановилась. Щелкнула дверца, из