Так я убеждала себя, и на краткий срок сердце смолкало, не отрицая, но и не соглашаясь. Чтобы вновь сбиться с такта от недоумевающего молчания двух гостей подряд. Или вести о том, что наёмника видели уже на границе туата.

Вещее сердце…

Многое говорили о Джерарде Полуэльфе, столько историй и слухов не ходило, пожалуй, ни об одном наёмнике, что делало его особенным среди продажной братии ножа и арбалета.

Так, говорили, будто бы он нелюдского рода, будто бы лесные духи — забытые боги его родной земли, разгневанные небрежением прежних поклонщиков и оттого мстительные, — подменили дитя в колыбели: забрали младенца, оставив в зыбке свое отродье.

Будто бы у подменыша был уже полный рот острых зубов, и первое, что он сделал, — убил несчастную мать, когда та приложила мнимое своё дитя к груди, — он пил не молоко, но вытянул из бедняжки всю кровь до капли.

Будто бы воротившийся с охоты отец снёс маленькое чудовище в лес, вернув настоящим родителям, и закопал под корнями.

Будто бы из-под земли ещё долго разносился плач, мало сходный с плачем младенца.

Будто бы лесные духи всё же приняли назад своё отродье, наградив его зелёной кровью…

"Не зелёной, — возражали иные, — прозрачной, тягучей, как древесный сок".

"Ну и остолопы же вы! — издевались третьи. — Сами не ведаете, о чём толкуете, а туда же. И вовсе даже не кровь в нём, а яд, навроде змеиного, только куда поганей: плеснёт на кожу — до кости разъест, попадёт на камень — и камень станет дырявый, как головка сыра".

Правда же, на мой взгляд, заключалась в том, что никто из них не отворял жилы лихому наёмнику, чтобы увидеть воочию, какого цвета нелюдская кровь.

Но не только кровь, какого бы ни была она цвета и свойства, подарили Джерарду чудесные родичи. Дали они ему удачу в сражении и любом предприятии, дали и неуязвимость, когда отворённая кровь тут же затворялась, застывала смолой, а нанесённые раны затягивались, как древесная кора.

Не позабыли лесные духи для своего выкормыша и о силе нечеловеческой, лисьей хитрости и прочих свойствах, которые позволили б ему уцелеть и даже безбедно жить среди людей, превосходя любого встреченного человека удачей и умениями.

Будто бы взяли они из его груди живое сердце, чтоб люди никогда не могли причинить ему боли, и заперли в ларце, от которого нет ключа, а ларец тот спрятали на дне самого глубокого холма и приставили охранять его змея о многих головах. И самому ловкому вору не провести того змея, ведь какая-нибудь из его голов непременно бодрствует, змеиные глаза зорки, а зубы остры.

Будто бы взяли они младенца из зелёной его колыбели, укутали в пёстрое одеяльце, сшитое из осенней листвы паутинной нитью, качали его на ветвях и пели колыбельные на забытых языках нечеловечьими голосами, а ветер подыгрывал на оброненной пастухом свирели. Они кормили его нелюдской едой, что на вкус как пепел и тлен, и тем признали его принадлежащим своему миру. А после унесли его с собою, в полые холмы, куда нетрудно попасть и откуда сложно выбраться, без ущерба же себе и вовсе невозможно. Там он прожил трижды по семь лет да ещё три дня в придачу, а на рассвете четвёртого в холме открылся ход, по которому поднялся в мир людской молодой пригожий нелюдь.

Будто бы жизнь свою среди людей он начал тем, что отыскал земного своего отца и отомстил ему за подземное заключение, отомстил столь жестоко, что люди, нашедшие тело бедолаги, убежали без оглядки, а после в ужасе крестились и твердили молитвы, отвращая злые силы.

Будто бы никому не по плечу одолеть Джерарда Полуэльфа, потому как сами силы, тёмные, земные силы, бывшие задолго до прихода христианской веры, помогают ему и приходят по зову своего сына, случись ему беда.

Будто бы его повсюду сопровождают женщины, прекрасные, как грёзы, но увидеть их удавалось немногим, и то лишь точно лёгкий призрак, смутный силуэт, солнечный отблеск на границе зрения. Они тают в воздухе дымом при появлении изумлённого свидетеля, — да так оно и лучше для него. Пускай уходит с миром, храня в памяти чудесное видение. Ведь стоит проявить настойчивость, преследуя наваждения, и они откликнутся на призыв. И тогда горе призвавшему их. Красота слетит с них мороком, и они обратятся невообразимыми тварями, вроде тех, что на книжных миниатюрах мучат грешников в аду. И участь тех грешников покажется завидной навлёкшим на себя гнев волшебных созданий.

Будто бы… Будто бы…

Сколькими такими "будто бы" неизменно предварялись истории о Джерарде Полуэльфе, потому как никто ничего не знал о нём наверняка, а наёмник не спешил разуверять или убеждать в чём-то любителей досужих сплетен.

Россказни эти казались мне занимательными, но и только.

Тем удивительней, что среди них нашлось место правде.

Странник

Шёлком — твои рукава, королевна, белым вереском — вышиты горы…

Я мечусь, как палый лист, и нет моей душе покоя.

Ты платишь за песню полной луною, как иные платят звонкой монетой;

В дальней стране, укрытой зимою, ты краше весны и пьянее лета…

"Королевна" Мельница

1

В день, когда он постучал в ворота замка, незащищённая рукавицами кожа прикипала к металлу и сходила клочьями, дубовая кора шла трещинами, и даже сталь делалась хрупкой, как стекло.

Казалось невероятным человеку выжить за пределами круга очажного тепла, лишённому защиты крова.

"Знать, он и впрямь не человек", — подумалось тогда.

Давно уж рвущиеся с поводков снежные волки освободились и ринулись кромсать белыми клыками всех без разбору. Взъярившиеся на просторе белые звери не причинили наёмнику вреда, ласковыми псами ложась у его ног, и сонные звезды озябли, раскутавшись из шалей туч, но выглянули на небосвод, указуя ему дорогу.

Был тогда поздний вечер, но никто не спешил расходиться. Люди жались в большом зале, сидели у огня, притулившись к соседскому плечу. Не слышны были ни смех, ни разговоры, лишь стоны и плач стихии.

Редкое по силе чувство общности, уязвимости перед гневом природы ли, божественного ли провидения сплачивало людей.

Вопреки обыкновению, в тот день отец не запер снаружи дверь, унося в поясном кошеле резной ключ, но распахнул створ и увёл меня с собою. В зале он усадил меня по левую руку от себя.

По правую сидела Блодвен, укутанная в белый бархат