кому-то более достойному… да беспечный ангел, что нёс их на золотом подносе, ненароком обронил по дороге, заслушавшись райским пением, и пригоршня радужной пыльцы упала мне на душу.

Но вскоре оплошность вскроется, крылатого мальчишку накажут суровой отповедью, а взамен чудесного подноса вручат заплечную суму, из которой станет раздавать он, понурив кудрявую голову, болезни и горести — такого-то добра в избытке сыплется на землю, мудрено ошибиться. Отмерят и мне невзгод, зачерпнув щедрой мерой, чтоб и воспоминания не осталось о нечаянном счастье…

Но пока и всеведущие обитатели заоблачных высей не прознали о незадаче собрата, и крылатый гонец спешит к неведомым счастливцам, напевая небесную мелодию. Пока ладонь моя лежит в руке Джерарда — чужака, язычника, наёмника, чья верность и расположение ко мне оплачены отцовским золотом… неизвестно даже, человека ли. Рука его горяча, тверда и надёжна, как замковая крепь, но защита его рук желанна.

Отворачиваю лицо, пряча улыбку. Пока он рядом, и больше ничто не важно.

3

В то лето тепло надолго задержалось в наших краях, зима же припозднилась и была похожа скорей на осень. Природа словно повинилась за недавние беспримерные холода, а я с благодарностью принимала нечаянную щедрость тихих дней, как и молчаливое попустительство отца. Он покуда не изменил своего слова, а я избегала лишний раз попасться ему на глаза, напомнить своим видом о перемене решения. Джерард уверял, что для меня нет опасности выходить за ворота замка, и до сей поры не ошибался, а я всецело ему доверилась, но отец мог рассудить иначе.

Как бы то ни было, траву уже укрыло жёсткое серебряное шитьё заморозков, а прогулки наши продолжались невозбранно.

В те часы я забывала, что на свете живут люди, помимо нас. Что есть отец, в чьей воле сделать так, чтоб я забыла о солнечном свете, и есть ненавидящая падчерицу Блодвен, и по-прежнему скрипит, перемалывая свежие кости, колесо власти… Тогда в моём мире алмазной россыпью блестел первый снежок, и в каждой снежинке, множа сияние, отражался щедро расточаемый свет.

Джерард отводил склонённые ветви, подавал руку, помогая обходить поваленные стволы и кочки, а когда и переносил через неглубокие низины, где стояла вода, схваченная хрусткой ледяной корочкой, что трескалась и прогибалась, стоило поставить ногу, и ломалась на первом шагу. Порою в подобной заботе не было особой нужды, да и велика ли печаль намочить край подола в тёмной воде, что выступала из проломов следов… Но я рада была и тем украденным прикосновениям, тем крохам близости, которая — я понимала — может никогда уже не повториться.

А Джерард… Тогда его чувства и устремления оставались скрыты для меня. Одно смущало мои мысли — к золоту, коим ард-риаг столько раз попрекал чужака, он даже не прикоснулся…

С иными Джерард был немногословен, но со мною оставлял небрежный тон. Он рассказывал о своей родине и землях, куда заносила его судьба наёмника, так славно, точно водил за руку по нездешним краям.

Его глазами я видела озёра, чьи воды до самого дна прозрачны, как слёзы Пречистой Девы.

Горы, что подобны хребтам уснувших драконов, чьи бока задевают тучи, а ледяные панцири не растают вовек, ибо даже солнце там, на недоступной и птицам небесным высоте, лишь обжигает, но не греет.

Дикие степи, что раскинулись привольно, подобные морям, и в безбрежном шелесте волн травы два отряда всадников разминутся, незамеченные друг другом.

И земли пустошей, что просачиваются сквозь пальцы обжигающим прахом, а ночами овевают ледяным дыханием, земли, что кажутся мёртвыми, но и среди них есть жизнь, особая, отличная от привычной нам.

И города-склепы, города-призраки, со слепыми провалами бойниц, с сорными травами меж камнями плит. Их стены сдержали атаку шквала приступов, и натиск осадных машин, и таранные удары, но обвалились трухой от скользящего прикосновения руки времени. Ночные птицы, что гнездятся в разрухе башен, дикие псы да шакалы — вот все их обитатели. И осиротелые города видят беспокойные сны, и стряхивают с себя ночами груз столетий, но к рассвету год`а вновь нарастают на них пеплом, плющом и паутиной, и старые их раны ноют к непогоде. Они зажигают призрачные огни, но разве лишь случайный путник забредёт на их свет… и тотчас же отступит в страхе перед недобрым местом. И города жалуются на своё сиротство голосом ветра меж разбитых ставень. Они зовут, но на зов их некому ответить. Все те, кто наполнял их голосами и смехом, столетия назад обратились в тлен.

Но какое бы полотно ни выткалось из слов Джерарда, всюду я видела зеленоглазого странника, хоть он не сказал ни слова о себе.

Это он оставил в книге пустыни вязь следов, проваливаясь по колено в красные пески, и брёл на м`орок облачного города, а из опустелой фляги упала на иссушенные губы последняя капля.

Это он оставил на холодном камне кровь из распоротых ладоней, а после стоял на вершине мира, и царапал горло ледяной воздух, который пьёшь и не можешь напиться.

Это он, склонившись над каменной чашей, заглядывал в обморочную глубину озёр.

Это он ладонью сглаживал кисти степных трав.

Это он бродил по заросшим сорными травами руинам и слышал отзвуки смолкших голосов.

О многом поведал он мне в наши долгие прогулки.

Не говорил лишь о сидхенах, заколдованных холмах.

Однажды спросила его сама, терзая зубами непокорные губы.

Спросила, проверяя на истинность истории о нём: спускался ли он под землю, в чудесную обитель сидхе, жил ли он среди прекрасных духов, преломлял ли их горький хлеб?

Тогда летняя зелень его глаз потемнела, точно на мгновенье их осенил полумрак заповедных земель.

— Да, — ответил он на все вопросы и не сказал более ни слова.

Тогда я не поняла, тосковал ли он по прежней жизни, но змея-ревность отравила мою кровь…

Тайна

«Скажи — молю я всем, что есть Святого на земле, — Ты в божьем храме был хоть раз, Крещён ли ты, Тэмлейн?»

Роберт Бёрнс

1

— Не знаю, чьего ножа или яда страшится твой отец, но человеку этому нескверно удаётся таить своё намеренье, — произнёс Джерард однажды. — Лучше, чем кому бы то ни было до него.

Встревоженная его замечанием, я потребовала объяснений.

Джерард покачал головой:

— Сдаётся мне, леди, лорд знает больше, чем говорит.

К тому сроку я уже вполне уверилась в чутье наёмника. Ещё никому не удавалось застигнуть его врасплох. Он провидел