– На мамку соседи жаловались?

– Какая еще мамка? – возмутилась Женька.

– Моя, естественно, – кивнула девица в глубинуквартиры. Тетка, что открыла нам дверь, со счастливой улыбкой на устахразмазывалась по стенке.

– А что мамка-то, буйная? – на всякий случай проявилаинтерес Евгения Петровна.

– Нет.

– Чего ж тогда жалуются?

– Она песни поет, громко.

– Нас, собственно, Кошкина интересует, – вмешаласья. – Мы получили ее письмо…

– На мамку жаловалась?

– А было за что?

– Нет. Они вроде ничего, уживаются. Мамка, когда из запоявыходит, такая душевная делается. Ее все бабки жалеют, а пьет она по слабостихарактера. Батя от нас свалил, козел старый, а мамка все никак не угомонится.Пока он с нами жил, она все охала, что он пьяница, дал бы бог спокойно хотьчуть-чуть пожить, прибрав батяню. А он какую-то дуру нашел и к ней свалил.Мамке нет бы радоваться, так она сама запила. Полный дурдом.

– Нам бы Кошкину, – со вздохом напомнила я.

– Так ее нет, – удивилась девица.

– Это мы уже поняли, – кивнула Женька, ее терпениюможно было позавидовать. – Вопрос, когда она ушла и когда,предположительно, вернется?

– Да ее, наверное, дня три как нет.

– Уехала куда-то?

– Наверное. – Чувствовалось, что девицу разговор ужеутомил и она не знает, как от нас избавиться, но тут тень вдохновения пала наее лицо, и она заявила: – Надо у Петровны спросить, она все знает.

Девушка резво направилась к третьей справа двери и громкопостучала, махнула нам рукой, приглашая приблизиться, и распахнула дверь.

Возле окна сидела женщина лет шестидесяти, вязала крючкомкружево из белых ниток и тихо что-то говорила коту, красавцу килограммов семивесом в ярко-красном ошейнике. Кот почесывал за ухом и иногда в такт ее словамкивал.

– Петровна! – заорала девица. Мы от неожиданностиподпрыгнули, женщина подняла голову, отложила вязание и не спеша вытащила изушей беруши.

– Чего ты орешь? – спросила сердито.

– Как не орать, если ты ничего не слышишь? Тут Кошкинуспрашивают, из газеты.

– Из газеты? – Женщина с минуту нас разглядывала, потомпредложила: – Проходите.

Мы прошли, и девица с облегчением закрыла за нами дверь.

– Здравствуйте, – громко начала Женька. Женщинапосмотрела укоризненно:

– Я отлично слышу. Зойка в запое, Юлька ее воспитывает, оницелый день орут, кот на кухню боится выходить, хотя должен был привыкнуть. Оначто, в газету жаловалась? – внезапно сменила тему женщина.

– Нет, – честно ответила Женька и кивнула наменя. – Она прислала нам письмо, довольно странное. У нее как с головойвообще?

– С головой у нее нормально, – вздохнув, ответилаженщина и вдруг в лице переменилась. – Было, до недавнего времени.

– Так, – обрадовалась Женька бог весть чему. – А снедавнего времени?

– С недавнего времени чудить стала.

– Интересно. А поподробнее нельзя?

Петровна махнула рукой:

– Кто-то у нее в комнате обыск устроил. Это она так говорит.В ее отсутствие в вещах роется. Замки принялась менять. Стала нервная, вродекак не в себе. Я, признаться, вспылила, потому что обидно стало: кто в еекомнате шарить может? Я, что ли? Вроде как она намекает. Кому такое понравится?Ну, я ей и сказала… разругались мы, одним словом, и с тех пор не разговариваем.Хотя, если честно, – понизила голос женщина, – Зойка вполне могла вее комнату заглянуть. Ключ Машка раньше в столе на кухне оставляла, а Зойка вбелой горячке, когда бутылку ищет, куда хочешь залезет. Хотя какая у Машкибутылка? Она не пьет ничего, кроме чая…

– Она ведь на инвалидности? – решила вмешаться я.

– Ага. Уж года три. Сердце больное. Нервничать ей никакнельзя, а тут она такое выдумала. С чего бы? Хотя Зойка…

– Соседка сказала, что Кошкина отсутствует уже несколькодней, – влезла Женька.

– Так и есть. С субботы ее нет, так что, выходит, пятый деньсегодня.

Мы с Женькой переглянулись.

– И где она может быть?

– Ума не приложу. Беспокоиться начала, может, она в больницулегла? Мы как поссорились, так и не разговаривали, она упрямая, да и я нелучше. Уехать-то ей некуда, родни никакой, по крайней мере, я ни о ком неслышала. Так что она либо в больнице, либо… даже не знаю где.

– А вы точно видели ее последний раз в субботу?

– Точно. Я из магазина шла, она мне навстречу попалась,кивнули друг другу и разошлись. Она с сумкой была, значит, в магазиннаправилась.

– И из магазина она не вернулась?

– Нет, – убежденно кивнула женщина. – Я весь деньдома была, внука ждала, он приехал только в семь вечера, оттого я от доманикуда, гулять вышла и то от подъезда ни на шаг. Вечером Сережку проводила доостановки – и домой, давление у меня что-то поднялось. В воскресенье жара былане приведи господи, и я тоже из дома ни шагу, вечером во дворе погуляла, когдачуть свежее стало. Машки не было. В понедельник я беспокоиться начала: если бона куда собиралась уехать, не мне, так Юльке сказала бы. Машкина очередьубираться, обычно мы договариваемся, если уезжаем куда, чтоб, значит, дежурствоперенести, а она ни слова. Чудно. Вчера я подумала, может, мне к участковомусходить, а ну что с соседкой случилось?

– Кто-нибудь из родных у нее есть? – спросила Женька итут же удрученно добавила: – Ах да… что, вообще никого?

– Муж, бывший. Неподалеку живет.

– Может, она у него?

– Что вы! Он женат лет десять. А жена… короче, черт в юбке.

– Значит, отношения они не поддерживают?

– Почему же, он звонит, когда его мегеры рядом нет. Чтобзаходил, не помню. Машка рассказывала, на день рождения и на Восьмое марта оней всегда что-нибудь дарит, виноватым себя чувствует, вот и…

– В чем виноватым? – насторожилась Женька.

– Как в чем? К другой ушел.

– А-а…

Тут я некстати подумала, сколько мужчин к другим женщинамуходят, не чувствуя себя виноватыми; получается, либо муж Кошкиной мужикисключительно совестливый, либо у него на то причина посущественнее.