– Значит, так, – хмуря лоб, завела Ольга. Женьказакатила глаза, а я пожала плечами – мол, за что боролись, на то и напоролись. –Познакомились мы давно, лет десять назад, когда Маша сюда переехала.

– Может, момент знакомства мы пропустим, – робковклинилась Женька.

– Хорошо, – охотно согласилась Ольга. – Сын у меняв школе учился – он сейчас в армии, – так вот, русский язык сыну никак недавался, писал хуже татарина, в одном слове пять ошибок делал, все переврет,просто наказание. Ну соседка мне и подсказала к Маше обратиться. Она тогда ещеработала, но у кого деньги лишние? Я к ней, упросила с ним позаниматься, мне-токак удобно, она живет в соседнем подъезде. Уговорила ее, в общем. А она тогдатолько-только с мужем развелась и сюда переехала, у них раньше «хрущевка» была,двушка, разменяли на комнаты с подселением, хотя ее бывший мог бы ей квартируоставить, у его мегеры своя была, причем трехкомнатная. Но жена его такаяпакость, копейки не упустит, вот он и претендовал. И что? Его комнату онитеперь сдают за копейки, а Машка всю жизнь мучается, со своей пенсией она развеиз коммуналки выберется? Конечно, она тогда здорово переживала, развод, соседиэти… может, потому к Сашке моему и привязалась, детей-то своих у нее нет, а ону меня добрый, характер – чистое золото. Я тогда на заводе работала, со сменыприду, а он у нее в библиотеке. И уроки выучит, и покормит она его. Деньги онас меня почти сразу брать перестала. Конечно, я как могла отблагодарить еепыталась, человек она хороший, вот мы и сдружились. В выходной к нам на дачу, вотпуск – втроем, считай, Сашку вместе поднимали. Потом он в армию ушел, а менячерт попутал, замуж вышла. Конечно, выгнала свое счастье через полгода, а сМашей так и дружили. Люди удивляются – чего, мол, у вас общего? А что надо?Чтоб человек был хороший. Она в больнице – я к ней каждый день, и вообще…помогаем друг другу. Она, конечно, странная. Бывает, такое скажет, хоть стой,хоть падай. Я за десять лет привыкла, и когда она эти свои идеи началавысказывать, ну, про то, что следят за ней и все прочее, я поначалу решила –так, ерундится.

– Когда она впервые об этом заговорила?

– В конце весны. В апреле у нее отец умер. С этого все иначалось.

Женька шумно вздохнула и посмотрела на меня так, точножелала сказать: «вот видишь, а ты сомневалась», я ядовито улыбнулась в ответ,потому что, если честно, по-прежнему понять не могла, с какой такой стати мы битыйчас пристаем к людям с вопросами? Еще большей загадкой оставался тот факт, чтоя продолжаю сидеть, вместо того чтобы двигать домой и заняться чем-то полезным.На худой конец телевизор посмотреть, все лучше, чем слушать рассказы об этойКошкиной.

– Чем занимался ее отец? – только что не облизываясь,спросила Женька. Вопрос поверг даму в замешательство.

– Так ничем. Пенсионер он.

Физиономия Женьки вытянулась, подружка дважды моргнула, а яеще раз ядовито улыбнулась. Женька недовольно на меня покосилась и с неизвестнооткуда взявшимся энтузиазмом продолжила:

– Но он ведь не всегда был пенсионером?

– Не всегда, – согласно кивнула Ольга. – Онвообще-то уже старенький был. Тут вот какое дело. Он Машкиной матери был старшелет на десять, первая жена у него умерла, вроде от рака, хотя точно не скажу,детей они не нажили, и он один остался, тут их кто-то с Машиной матерью ипознакомил. Свел черт на кривой дорожке.

– Почему? – вытаращила Женька глаза. Ольга их тожевытаращила, потом пожала плечами:

– Человек он был так себе. Если верить Машке, и вовсе нечеловек, а гад ползучий. Нехорошо так о родителе, но что есть, то есть. Я-тоникогда его не видела и знаю обо всем лишь с ее слов. Так вот. Стали они жить сМашкиной матерью, и она родила ему двоих детей, сначала сына, а потом и дочку.

– Соседка сказала, у Кошкиной никакой родни нет, –вспомнила я.

– Так и есть. Сейчас все объясню. Значит, жили молодыескверно, хотя молодой был уже не молод и мог бы вести себя поприличней, в томсмысле, что жизнь должна бы научить его уму-разуму. Хотя мужиков жизнь ничемуне учит, вот хоть взять моего идиота, к примеру…

– Давайте все-таки о Кошкиной, – испуганно попросилаЖенька.

– Хорошо, – кивнула Ольга. – Короче, ревновал онжену к кому попало и бил смертным боем. Машу послушать, так форменный садистбыл. В общем, мама Машкина умерла, когда та еще в школе училась, брат к томувремени жил в другом городе. Она и подалась к брату от папаши подальше, то естькак раз в наш город и приехала. Закончила здесь техникум, вышла замуж… да, а братс женой развелся и в скором времени погиб. Какая-то глупая история, Машканичего толком не рассказывала, но утверждала, что погиб он из-за отца. Вообще,ее послушать, так все их беды были от непутевого родителя. За грехи отцовприходится расплачиваться детям, так она всегда говорила. Отца она терпеть немогла, считала, что он мать в могилу свел раньше времени. И вдруг он ей письмоприслал, дескать, лежит в больнице, умирать собрался. Оно и пора, возраст-тоуже того… критический. Ну, Машка и поехала в Воронеж, где батя жил. Думаю, онавсе-таки на наследство рассчитывала, дом у них, по ее словам, был уж оченьхороший. Допустим, теперь подобным домом никого не удивишь, но он, считай, вцентре города, так Машка рассказывала, и по-любому денег стоит, а ей ее коммуналкакак кость в горле, вот и мечтала она хотя бы однокомнатную купить. Но папаша издесь подгадил, он в третий раз женился и дом жене отписал. Когда Машкаприехала, отец уже помер, и от всего его наследства она ничегошеньки неполучила, все, что взять позволили, – это фотографии матери да ее,детские, в чулане, говорит, валялись. Надо сказать, из Воронежа она явиласьсама не своя, вроде как подменили ее. Она и так молчунья, а тут слова из нее невытянешь. Конечно, понятно, разочарование, то да се, да и отец все-таки, но,если честно, мне это странным показалось. А потом она исчезла на три дня.

– Как исчезла? – нахмурилась Женька. Я, признаться,тоже насторожилась.

– А вот так, как в этот раз, никому ничего не сказала иуехала. Само собой, я волновалась и, когда она вернулась, стала выспрашивать,где ее носило. Она ответила, что к подруге ездила. Только ни о какой такойподруге я раньше не слышала и еще тогда подумала: врет Машка. А чего ейврать-то? И вот после этого начались все ее глюки. Сначала ваза разбилась. Ужона мне с этой вазой всю душу вымотала, мол, не могла она разбиться и все тут.Ну, я спорить не стала. Дальше – больше. Кто-то в ее вещах рылся, на скамейкенапротив ее окон какой-то мужик сидит. Мужики тут сидят, потому что пивнухарядом, но она и слышать ничего не хотела, одно твердила: извести меня хотят.

– И кто, по ее мнению, хотел извести? – вздохнула я.