– Это вам тоже лучше не распространяться. Лучше загадочно молчите. Получать стипендию гораздо почетнее. Жаль, что ваша сила пробудилась сейчас, а не через полгода: тогда я привезла бы вас участвовать в конкурсе. Но мы попробуем выбить стипендию в следующем году, – мечтательно протянула тетенька. – Это так захватывает. Соревнование… Когда получаешь стипендию, и чувствуешь себя иначе. Вы меня поймете, Елания.

Для меня ее слова звучали совершеннейшей белибердой. Я решительно ничего не понимала.

– Мне кажется, мы чересчур задержались. Вот-вот пойдет дождь. – Тетенька тоже заметила тучи, и нежелание вымокнуть все-таки победило в ней склонность к нравоучениям.

Она вдруг приблизила левую руку ко рту и… оглушительно свистнула. Я и не знала, что она умеет свистеть, как атаман разбойников. Если так подумать, то я вообще мало знакома с тетенькой.

– Елания, имейте в виду: вам сейчас стоит навестить общежитие для студентов, я буду жить в корпусе для преподавателей, и…

– Нам не стоит афишировать наше знакомство! – перебила я.

Задачка не из трудных. Я уже начала подозревать, что в академию меня привезла совершенно чужая женщина, подменившая изученную до последней морщинки Акату где-нибудь на полпути.

– Да, – кивнула тетенька.

Указала на свой сундук подошедшему слуге. Он вынырнул откуда-то из глубины леса на удивление быстро. Я даже не успела заметить, когда.

– Удачи!

Тетенька и слуга удалились – только скрипнула створка ворот. Они сами собой распахнулись перед тетенькой, и слуга почтительно пропустил ее вперед. Я помахала им вслед, чувствуя себя донельзя глупо.

А если передо мной они и не подумают открыться?

Свистеть я не умела, куда идти – тоже не знала. Кучер козырнул мне и взялся за поводья. Я хотела было попросить его помочь с вещами, но он сорвался с места – и только его и видели.

И я осталась одна.

Да еще и на затылок упала первая холодная капля.

Замечательно!

Да здравствует самостоятельная жизнь!

Хотела бы я начать ее не в глухом лесу и не в одиночестве…

– Эй! – шикнул кто-то.

Я огляделась: передо мной были все те же ворота и дорожка к академии, видневшаяся в зазорах между причудливо изогнутыми прутьями чугунной ограды. За мной – пустынная дорога, вдали еще можно было различить клубы пыли от кареты.

– Эй, ты! Рыжая! – позвали еще раз нетерпеливо. – Тащи сундук сюда, ну!

– К-куда?

– На территорию академии! – рявкнули из-за забора.

– А-а-а….

– Тащи, кому говорят!

Я попыталась приподнять сундук – не получилось. Из-за забора зашипели что-то не слишком лестное про идиота Яльмеера, которому ренским языком объяснили, а он свалил; под этот нехитрый аккомпанемент думалось как-то проще. Все-таки я была не одна.

Я понятия не имела, почему нэй Голос За Оградой не мог из-за нее выйти, но в его ругательствах мне почудилось сочувствие.

Я изо всех сил пнула сундук в сторону ворот. Он сдвинулся, но что-то внутри угрожающе бзинькнуло, да и острый носок моей туфли перестал быть таким уж острым.

Пришлось толкать руками.

К счастью, ворота передо мной распахнулись. Стоило впихнуть сундук и самой протиснуться внутрь, и я наконец увидела, кто их все это время открывал. Он тоже появился из ниоткуда. Раз! И перед тобой стоит человек.

Я даже хотела шагнуть назад: а вдруг снова пропадет? Но сдержалась.

Вот тетеньке достался нормальный слуга. Обычный неприметный человечек, посмотришь на него и через пять минут ничего и не вспомнишь, кроме цвета камзола. А мне…

Он был чуть ниже меня. То есть, конечно, выпрямись он – стал бы выше на добрую голову. Но что-то гнуло его к земле. Наверное, та же сила, что и перекосила его плечи и искривила ноги.

Мне всегда было неловко смотреть на уродов. Даже подавая милостыню, я старалась не видеть лиц и рук. Если закрыть глаза, то можно не замечать чудовищной несправедливости природы.

Вот и сейчас я не смогла поднять глаз на его лицо.

– Налюбовалась? – спросил он насмешливо. – Щиц, местный раб. Это кличка, если что. На самом деле я Гренчибальд Ладзински, заколдованный принц.

Зато голос приятный. Не писклявый тенорок, как у некоторых моих самых юных ухажеров, не скрипучий, не противный… Хоть и не низкий с хрипотцой, как у Элия, – он много курил, – но все равно нормальный такой мужской голос. Как у здорового.

– Правда?! – я искренне ему сочувствовала.

Ведьмы все-таки страшные, жестокие существа. Разве можно так калечить человека! Мне не хотелось становиться одной из них. Я и раньше не горела особым желанием, но теперь была бы готова лечь на землю и замолотить по ней ногами перед всем честным народом, если бы это только помогло отсюда уехать.

Увы, это было не так просто.

Я поежилась: задул холодный ветер, а я не взяла с собой накидки.

– Конечно же нет, – фыркнул Щиц, подхватывая сундук с такой легкостью, что не тащи я его досюда, решила бы, что он пуст. – Моя матушка – умная, чуткая, тонко чувствующая женщина с хорошим вкусом. Стала бы она называть своего красавца-сына Гренчибальдом, а?

Да и Ладзински – никак не аристократическая фамилия; и как я сразу не догадалась, что это розыгрыш?

– Ясно, – вздохнула я.

Этот парень явно не хотел, чтобы его жалели. Отсюда и шуточки, и жизнерадостно-дружелюбный тон.

Некоторое время мы шли в неизвестном направлении по непонятной дороге в утомительном молчании. Мне надоело рассматривать вековые ели по сторонам и выискивать глазами белок, поэтому я спросила у своего попутчика:

– А откуда кличка? Это как у разбойников бывают, да?

Я бы в жизни не завела разговора со слугой. Но Щиц совершенно на слугу не походил. Не из-за уродства, а просто… слишком вольно он себя держал. Как равный.

– Это как у собаки, – охотно отозвался Щиц. – Подзывать удобно.

Мне еще никогда не было так неловко. Я, кажется, покраснела до кончиков ушей.

– Ясно…

– Да ты не старайся так, – фыркнул Щиц, – сейчас дойдем до общаги, я вещи занесу, и распрощаемся, больше моей кривой рожи и не увидишь.

– Я вовсе…

Мне стало отчаянно стыдно.

Я заметила, что он слегка припадает на правую ногу. С каждым шагом все сильнее. Вряд ли он примет предложение передохнуть, но…

Продолжать отводить глаза будет как-то неправильно, вот что я подумала. Все-таки ни один нищий и прокаженный не заводил со мной приятельского разговора и не нес мой сундук. Ни один нищий не спасал от одиночества на заре моей самостоятельной жизни.