– Что это было, Елания?

В дверь постучали. Затем замолотили ногами.

Элий немножко вспыльчивый. Но это ничего, он, когда злой, такой красивый! На лбу пролегают мужественные складки, брови сдвинуты, ноздри трепещут, как у породистого коня в пылу скачки, а как он кусает губы! А как сжимает свои огромные кулаки!

– Мой жених, тетенька.

– Не думаю, Елания. Не думаю.

Это как смертный приговор, это как надгробная плита, это как эпитафия моему замужеству!

– Разве так можно?! – воскликнула я, заламывая руки, и еще раз, громче, чтобы папенька тоже услышал. – Разве так можно?!

Тетенька скрестила руки на груди.

– Так и нужно отвечать юнцам без роду и племени, позарившимся на дочь семьи Дезовски, Елания. И ваш папенька меня поддержит. Можете не сомневаться.

В дверь ударили плечом. Еще раз. Тетенька поджала губы, распахнула дверь и смерила Элия долгим взглядом. Я знала этот взгляд – от него кровь стынет в жилах и ноги подгибаются! А все потому, что бабушка, теплого ей местечка, была самой настоящей ведьмой, и тетеньке что-то досталось такое, злобное и гадкое.

Элий вовсе не струсил, нет! Он предпринял тактическое отступление, их этому в училище учат. Если силы противника превосходящие… Ну ничего, он и не должен воевать с тетенькой, он же мужчина, он выше бабьих склок!

Я должна была подготовить почву. Замечталась… Ошибок не повторю.

Я стратегически разревелась и бросилась в папенькин кабинет.

Тетенька пошла за мной, и я слышала, как она решительно печатает шаг.

Предстояла битва.

Тетенька, увы, получила преимущество: добралась до кабинета раньше меня. Распахнула дверь, прошествовала в кабинет и хотела было захлопнуть ее перед моим носом, – это ее коронный прием, но я успела сунуть руку в щель. Тетеньке пришлось отпустить дверь, чтобы не прищемить мне пальцы.

Она берегла мои пальцы, всегда берегла. Это был мой коронный прием.

Но никто не мешал тетеньке говорить. И она заговорила:

– Аферий, ты только подумай! За дверью стоял юнец в форме кадетского училища! Аферий, с Еланией надо что-то делать! Она совершенно сдурела от безделья!

Папенька поднял голову от бумаг, промокнул лоб платочком. Снял и отложил в сторону очки.

– Что случилось, Аката?

– Нэй Элий, – всхлипнула я, прижимая руки к груди, – он… Он…

На глаза наворачивались слезы. Я представляла, какое унижение гордому Элию пришлось пережить из-за тетушки, и ком вставал в горле, мешая говорить.

Тетеньке же ничего не мешало.

– Юнец пришел просить руки Елании, Аферий. Насколько я понимаю, своим легкомысленным поведением она дала ему ложные надежды.

– Я только хотела… Я хотела… я люблю его, папенька!

– Еленька, пожалуйста, не плачь… – мягко сказал папенька. – Только не плачь. Кто такой этот нэй Элий? Есть ли у него связи? Кто его родители? В каком училище он учится?

Я не могла ничего ответить. То есть, конечно, могла. Я знала, что отец нэя Элия – скромный ремесленник, что связей у него нет, что его учебное заведение принимает именно таких юношей – не слишком богатых и родовитых, зато преисполненных рвения и готовности всеми силами служить отечеству там, куда их после училища пошлют. Но это были не те ответы, которые папенька был бы готов принять.

Я знала этот серьезный взгляд. Папенька подсчитывал прибыли и убытки.

За массивным столом красного дерева сидел смешной кудрявый толстячок, его ноги даже не доставали до пола. Внешность обманчива: никто не воспринимал папеньку всерьез, пока не начинал вести с ним дела. У папеньки хватка, как у бульдога-чемпиона.

Однако я не рассчитывала, что папенька начнет рассматривать Элия как сделку. Я думала… Я надеялась…

– Он любит меня, папенька! – предприняла я отчаянную попытку воззвать к его чувствам, пока счеты в папенькиной голове не сгубили все дело. – А я люблю его.

– Это вам не игрушки, Елания! – отрезала тетенька. – Это ваша жизнь. Ваш Элий – всего лишь паразит, присосавшийся к богатой невесте; ваша любовь – всего лишь девичья влюбленность в смазливую мордашку. Я не спорю: возможно, он популярен на балах и красиво размахивает мечом. Однако хороший танцор – не значит хороший муж. Поддержи же меня, Аферий!

– Аката права. Если у него нет будущего, то нет и права рассчитывать на твою руку.

– Папенька, но я…

– Кажется, моя дорогая племянница хочет сказать, что эти стены ее душат, – перебила тетенька. – Обычные слова в ее возрасте. Так я говорила своей матери, а моя мать говорила своей. Аферий, ты помнишь наш разговор две недели назад? Я получила на письмо положительный ответ.

Какое письмо? Какой разговор?

Почему они обсуждают это так, как будто меня тут нет? Почему папенька не встал на мою сторону? Он же всегда, всегда, всегда был на моей стороне! Он всегда защищал меня от тетеньки! Он не позволял мне плакать!

У меня задрожали коленки. Я присела на софу: как много часов я просидела на этой софе с вышиванием! Скрипело перо, шуршала бумага, и не было звуков прекраснее.

Теперь я выросла, и шелест бумаги, которую тетенька вытащила из-за корсажа и отдала папеньке, пугает меня, а не успокаивает.

Какая-то темная волна разливается по моему телу: сначала покалывает кончики пальцев, потом запястья, выше, выше – к шее. А потом болью взрывается в голове.

На софу упали кровавые капли. Я поднесла руку к носу, пачкая белые кружева на рукаве.

Где-то в глубине дома кто-то коротко вскрикнул.

– О! – сказала тетенька. – Несколько раньше, чем я предполагала. Думаю, нам следует проследовать на кухню и узнать, что сталось с кухаркой. Вы же что-то пекли, дорогая? У вас мука на щеке. Надеюсь, это был не яблочный пирог.

– Блинчики… – прошептала я.

Кровь все текла и текла, не думая останавливаться.

– Ваша бабушка, дорогая… – тетенька подала мне руку, – была замечательным зельеваром. Единственная причина, по которой я позволяла вам заниматься таким неблагодарным делом, как готовка – это то, что сие несколько схоже с благородным искусством зельеварения. Вам скоро исполнится восемнадцать: самое время силе пробудиться.

Самое ужасное, что папенька не вмешивался в разговор.

Он все знал, но не говорил мне! Они с тетенькой ждали, пока случится что-то… что?

И сейчас он всего лишь подошел ко мне и помог подняться, не попытавшись даже объяснить, что именно происходит. Будто тетенькиных слов мне должно было быть достаточно!

Я оперлась на его плечо, и мы пошли на кухню. Папенька придерживал меня за талию и не мог не чувствовать того трепета, который охватил меня из-за всего произошедшего, но даже и не подумал остановиться и успокоить. Я плакала, а папенька… папенька молчал. Это молчание пугало меня еще больше. Как будто я сделала что-то непоправимое, и Элий рядом с этим – всего лишь девичья шалость.