«Нам больше не нужно секретов, Тайс», — подумала она.

Золотая фигура епископа Абсалона,[2]вертикаль часовой башни, зубчатая линия крыши, а ниже, на фоне замка из красного кирпича, носящего звание ратуши Копенгагена, — три плаката.

Кирстен Эллер, Троэльс Хартманн, Поуль Бремер. Все трое улыбаются, как умеют улыбаться только политики.

Эллер, единственная дама из трех, сжала тонкие губы в нечто близкое к натянутой усмешке. Центральная партия, навечно застрявшая на ничейной земле в надежде примкнуть к той или другой стороне, чтобы потом подбирать крошки с хозяйского стола.

Улыбка Поуля Бремера солнцем сияла над городом, которым он владел. Мэр Копенгагена на протяжении двенадцати лет, пухлый и благодушный политик, близкий к финансовым кругам парламента, тонко чувствующий любую перемену в настроениях непостоянных партийных масс, привычно лавирующий в разветвленной сети сторонников и последователей, ловящих каждое его слово. Черный пиджак, белая рубашка, сдержанный серый галстук, очки в деловой оправе — Бремер в шестьдесят пять выглядел как всеми любимый дядюшка, щедрый источник даров, умудренный родственник, владеющий всеми секретами.

И Троэльс Хартманн.

Самый молодой. Самый красивый. Женщины-политики втайне обожали его.

Одет в цвета либералов: синий костюм, синяя рубашка, расстегнутая на шее. Хартманну сорок два, он моложав, с приятными нордическими чертами, хотя в ясных кобальтовых глазах угадывается намек на страдание, не ускользнувший от ока фотокамеры. Хороший человек, говорил снимок. Это новое поколение, рьяно изгоняющее старое и несущее с собой свежие идеи, обещание перемен. И полпути уже пройдено, так как благодаря избирательной системе Хартманн уже стоял во главе городского департамента образования, уже был высоким начальником, энергично и разумно руководил, пусть пока лишь школами и колледжами.

Три политика, готовых сойтись в бою за корону Копенгагена, столичного города, расползающегося мегаполиса, где более одной пятой от пяти с половиной миллионов граждан Дании жили, работали, знакомились и расставались. Молодые и старые, рожденные в Дании и недавно прибывшие не очень-то желанные гости-иммигранты, честные и трудолюбивые, бездельники и обманщики. Город, как любой другой.

Эллер — аутсайдер гонки. Ее единственный шанс — заключить сделку повыгоднее. Хартманн молод, склонен к идеализму. Наивен, сказали бы его враги, посмел надеяться, что сможет сбросить Поуля Бремера, гранда городской политики, с трона, который тот считал своим собственным.

В холодном ноябрьском воздухе их лица сияли для объективов фотокамер, журналистов, прохожих на улицах. Но скрытая за нарядными окнами ратуши, в глубине коридоров-галерей и в тесных кабинетах, больше напоминающих кельи, где плелись интриги и рождались стратегии борьбы за власть, жизнь была иной.

За глянцем неподвижных искусственных улыбок шла война.

Блестящий лак. Высокие изящные окна. Кожаная мебель. Позолота, мозаика, живопись. Запах полированного красного дерева.

Вдоль стен стоят плакаты с лицом Хартманна в ожидании, когда их вынесут в город. На столе, в деревянной рамке, портрет его жены на больничной койке — бледной, мужественной и красивой, за месяц до ее смерти. Рядом фотография Джона Кеннеди и Джеки с глазами голубки. На заднем плане музыканты с восхищением смотрят на президентскую чету. Джеки в вечернем шелковом платье, улыбается. Кеннеди что-то шепчет ей на ухо.

Белый дом, за несколько дней до Далласа.

Сидя в своем личном кабинете, Троэльс Хартманн посмотрел на фотографии, потом перевел взгляд на календарь.

Было утро понедельника. Впереди три самые длинные недели его политической жизни. Шло первое из бесконечной череды совещание.

Два ближайших соратника Хартманна сидели по другую сторону стола, перед каждым ноутбук, обсуждались планы на день. Мортен Вебер — руководитель предвыборного штаба, друг со времен колледжа. Преданный, скромный, одинокий, очень чувствительный. Сорок четыре года, непослушные кудри вокруг растущего пятна лысины, доброе, напряженное и неухоженное лицо, пытливые глаза за стеклами очков в дешевой оправе из желтого металла. Во что одет, как выглядит — его не заботит. Последнюю неделю он не вылезал из затертого мятого пиджака, который не подходил к брюкам. Лучше всего себя чувствовал, составляя заковыристый документ для комитета или на сложнейших переговорах в прокуренных кабинетах.

Время от времени он отодвигал свое кресло от стола, находил тихий угол, доставал шприц и инсулин, вытягивал рубашку из брюк и колол себя в складку белого живота. А затем нырял обратно в дискуссию, не забыв ни слова, словно не отвлекался ни на миг.

Риэ Скоугор — политический советник — всегда делала вид, будто ничего не заметила.

Хартманн отвлекся от перечня встреч, зачитываемого Вебером. На мгновение он оторвался от мира политики. Скоугор тридцать два года, у нее угловатое выразительное лицо, скорее привлекательное, чем красивое. Бойцовский характер, резкая, всегда элегантная. Сегодня она надела обтягивающий зеленый костюм. Дорогой. Прическа словно взята с фотографии у Хартманна на столе. Такая же, как у Джеки Кеннеди в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, — темные волосы падают длинной волной на шею. Кажется небрежной, но каждая прядь строго на своем месте.

«Президентско-похоронная» — так называл ее прическу Вебер, но только за глаза. Когда Риэ Скоугор только присоединилась к их команде, она выглядела по-другому.

Мортен Вебер был сыном школьного учителя из Орхуса. У Скоугор связи были посерьезней. Она была дочерью влиятельного члена парламента. До того как прийти к либералам, работала директором по продажам в копенгагенском филиале нью-йоркской рекламной фирмы. Теперь она продвигала его, Хартманна, его имидж, его идеи — примерно так же, как когда-то продвигала страховые полисы и сетевые гипермаркеты.

Разношерстная команда, не всегда слаженная. Завидовала ли Риэ Веберу? Тому факту, что тот пришел на двадцать лет раньше ее, проложил себе путь в секретариат Либеральной партии, проник в кулуары, пока ослепительная улыбка и обаяние Хартманна приносили популярность и голоса? Риэ Скоугор была новичком, она пришла за успехом, идеология ее не интересовала.

— Дебаты в двенадцать тридцать. Нам в гимназии понадобятся плакаты, — сказала она спокойным, четким голосом профессионала. — Нужно…

— Уже сделано, — ответил Вебер, показывая на экран своего компьютера.

После ясного утра настал серый день. Дождь и сплошная облачность. Окна кабинета выходили на «Палас-отель». По ночам неоновая вывеска озаряла комнату голубоватым сиянием.

— Я послал туда машину сегодня первым делом.

Риэ сложила на коленях тонкие руки:

— Ты ничего не забываешь, Мортен.