Окружающие зашушукались. Я отвернулась и задала себе вопрос: что я тут вообще делаю? Что делаю, мама? С отцом попрощалась, и давай, Машка, дуй восвояси. Эти люди тебе никто.

И – да – я не чувствую зова крови и вообще не понимаю смысла этого выражения. Ощущать себя бедной родственницей из провинции, нагрянувшей на семейный сбор, мне совсем не хотелось, и я решила дождаться из крематорской конторы тётю Тамару, попрощаться и уйти. Времени до ночного поезда – считай, целый день, можно побродить по городу, в котором никогда не была и который так манил меня.

Мужчина в плаще обернулся и махнул мне ладонью, как ковшом. Я сделала над собой усилие, чтобы подойти к их плотному кружку. Но только стоило мне приблизиться, как в голове проснулся бесёнок, и я услышала свой собственный голос, как со стороны:

– Я ничего из себя не строю. Я дочь Евгения Самойловича, хотите вы того или нет.

– А вот мне интересно, – повела острым плечом долговязая дама. – А где ты была, дочь, когда он болел? Когда мы дежурили посменно возле его больницы, а потом дома? А? Может ты…

– А где был отец, когда болела я?

Я тут же пожалела о том, что сказала. Нет, я совсем не хотела выплёскивать обиды или в чём-то обвинять отца, тем более на похоронах. С досады на себя саму я до крови прикусила зык, но, к моему облегчению, дама как будто и не услышала.

– Может быть, – продолжала она, – ты расскажешь нам всем, зачем весь этот спектакль?

– Какой спектакль? – искренне удивилась я.

– Посмотрите, какое у неё неподъёмное горе, можно подумать!

– Девочки, не ссорьтесь, – приторно оскалился мужчина в плаще.

Но тётка не слушала и его:

– А как засветило наследство, так она тут как тут!

Братец Константин зыркнул на меня мелкими глазёнками и отвернулся.

– Леся, не перегибай, – подала голос отцова жена. – Девочка, может, с чистыми намерениями.

– Нет, сестрица, ты из неё ангела-то не делай! Странно, что одна прикатила, без своей горластой мамаши. Так вот, мил-моя, обломись. Всё отписано Костеньке!

– Не надо… – Я попятилась и чуть не упала, зацепившись ногой за какой-то выступ. – Не надо мне никакого наследства!

Мужчина в плаще, подхвативший меня за локоть и не давший упасть, шепнул:

– Не слушайте её, Маша. Леся выпила, и все мы немножко на нервах сегодня.

Я рывком выдернула руку.

– Подавитесь своими деньгами! Я не к вам приехала, а к отцу! К отцу, слышите! И ваше мнение мне совсем неинтересно!

Я резко повернулась и быстро зашагала по дорожке к воротам.

– Маша! – окликнула появившаяся из здания крематория тётя Тамара.

Я не обернулась. В голове сучил ножками в тяжёлых ортопедических ботинках обиженный карлик-ребёнок, задевал подошвами лобные кости, и становилось просто невыносимо. Так невыносимо, мама, что хотелось кричать в голос. Я чувствовала, что слёзы катятся по обеим щекам, а селезёнка бьётся и пульсирует, как если бы я пробежала марафон.

За воротами я остановилась и перевела дыхание. Телефон в рюкзачке надрывался. Наверняка, это звонила тётя Тамара. Я решила не снимать трубку.

– Поплачь, милая! Слеза горюшко баюкает! – услышала я тихий голос старухи, прислонившейся к бетонной опоре ворот.

Я задрала голову, чтобы, и правда, не разреветься, и увидела на сизом лице неба маленькую родинку самолёта.

– Там твой покойничек, на небушке, – пропела старуха, протягивая ко мне сухую пятнистую руку.

Я нащупала в карманчике рюкзака мелочь и положила в её вогнутую чашечкой бурую ладонь. Старуха запричитала, на одной ноте заунывно выпевая благодарственный речитатив, я же метнулась от ворот прочь. Хотелось закрыть руками уши, чтобы не слышать её, но мозг, как губка, впитал её протяжные липучие слова, и даже спустившись в метро я всё ещё слышала их, и никак, никак было не вытравить её механический голос. Он смешивался с голосом, объявлявшим в вагоне станции, и с гомоном пассажиров, и я чувствовала, что схожу с ума от этой патефонной пестроты.

Я вышла в центре и долго бродила по старым московским улочкам, с потоком и против потока, заглядывала в окна и витрины, слушала звуки города, читала рекламу. Слоняться бездумно, без маршрута, оказавшись впервые в Москве, было непозволительной роскошью. Я подошла к тумбе со светящейся картой и, с радостью обнаружив, что нахожусь недалеко от Кремля, зашагала к Красной площади.

Да, там было всё так, как я и воображала себе по кино и фотографиям. Только масштабы оказались другими: в реальности Красная площадь больше. И Мавзолей больше. И расстояние от Воскресенских Ворот до собора Василия Блаженного тоже намного больше. Или же это специальная демоверсия для туристов – чтобы ахнули, присвистнули и разъехались по своим провинциям «продавать» Москву как огромный такой агрегат, ни с чем не сравнимый. Столица. Headquarters. А ты – маленький термит, и в твоей картине мира всё по-другому.

Промерив ногами Красную площадь по всему доступному периметру (чтобы запомнить), я направилась в Китай-город. Запищал телефон – я посмотрела на экран: снова Лёшка. Не тётя Тамара.

И не Белка.

Я сбросила звонок, не хотелось сейчас говорить, да и архаичное понятие дороговизны роуминга не давало наслаждения от пустой болтовни. Возможно, тарифы сейчас другие, я отстала от информации. Но привыкла считать копейки, а телефон последнее время съедал очень много.

Мне стало досадно, что я думаю о деньгах. Мысли про деньги токсичны. Вот, казалось бы, впустишь в мозг одну хворую мыслишку про экономию и подумаешь всего-то секундочку, а осадок чуть ли не на весь день. И потом злишься на себя и не знаешь, как вытравить послевкусие. А никак.

Только если потратить деньги на что-нибудь хорошее. Клин клином.

И, увидев вывеску магазина детских игрушек, я бодро толкнула дверь.

В чебуречной улыбчивая девушка-официантка с розовыми волосами принесла мне волшебство: полумесяц дымящегося чебурека и вкуснейший кофе. Бирюзовый плюшевый дельфинчик смотрел на меня чёрными пластмассовыми глазками, лёжа на столике, и напоминал мне меня саму. Непонятного нереального цвета, странной – слишком горбатой – формы, с серебряным тряпочным плавником, больше похожим на дешёвую принцессину корону, и выпуклым лбом с белым пятном витилиго, плохо прошитым по краям.

Я купила его для Славика. Вернусь в Питер, поеду в Сланцы, в детский дом, попрошу нянечку передать. Без объяснения, от кого. Просто от девушки, похожей на этого лобастого дельфина.

С мыслями о Славике в душу влезло что-то несветлое. Я засунула дельфина в рюкзачок и попыталась прогнать мысли прочь, но попробуй тут не думать, как говорится, о