Ой, дура!

Что я сделала? Я совсем спятила?

Наверное, по мне действительно плакала психушка, а папа просто подыгрывал, давно убедившись в абсолютном сумасшествии своей дочери…

—О чём ты?

—Н-нет, ни о чём,— попыталась я ретироваться.

—Дочка, что с тобой происходит?— мягко спросил он, снова став прежним понимающим и очень расстроенным отцом.— Я беспокоюсь за тебя, ты сама не своя в последнее время. Это не только из-за мамы, да?..

Я промолчала, не в состоянии придумать что-то вразумительное. И от неловкости принялась активно накручивать на вилку окровавленные томатной пастой спагетти. Если бы папа действительно знал, то ни о чём бы не спрашивал. Он бы понял и меня, и маму. Он бы не отправил её в психушку. Он бы смотрел на мир совершенно другими глазами. На совершенно другой мир, который ему вряд ли понравился бы…

—Слишком много всего навалилось,— пробубнила я ничего не значившую чушь.

—Лиза, я понимаю, что тебе тяжело,— осторожно начал папа.— Поверь, мне сейчас не легче. Не думай, что мне нет дела до здоровья Вари. Я бы всё отдал, чтобы она сейчас сидела с нами, и мы ужинали, как обычная, нормальная семья…

—Угу.

Это я уже слышала — от мамы…

—И твоё поведение… И твоё здоровье меня тоже очень беспокоят. Я боюсь, что ты можешь…

—Закончить, как она,— подсказала я крутившуюся на языке фразу и вздёрнула подбородок.

—Да,— со вздохом признал папа.— Я очень хочу тебе помочь… И могу это сделать. Только нужно, чтобы ты не сопротивлялась, чтобы ты приняла помощь… Может быть, не сразу. Может быть, не всю. Но постепенно ты поймёшь, что для тебя это лучший вариант. И нам даже не нужен Лазаревский. Думаю, мы сами справимся с твоими проблемами…

—Как?

—Для начала просто откройся мне. Расскажи, что тебя тревожит и… Мы ещё не затрагивали эту тему… Но той ночью… Почему ты это сделала?

—Я уже всё рассказала следователю,— уклонилась я от ответа, недоумевая, с чего это папа решил поинтересоваться о такой «Мелочи» лишь спустя две недели.

—Но ведь это неправда,— уверенно сказал он, заставив меня поёжиться.

—Возможно…

—И ты не расскажешь мне правду?

—Какую именно?— вкрадчиво спросила я, глянув на отца исподлобья.

Я лихорадочно соображала, что могла ему соврать, чтобы он поверил. В голову, как назло, ничего не приходило, хотя я придумала уйму версий на подобный случай. Только сейчас все они казались мне какими-то глупыми.

—Почему ты это сделала?

—Почему порезала себя?

—Почему отказалась от помощи?..

—Кто ты?!— я подскочила и отпрыгнула от стола, с грохотом опрокинув табурет.

Вот оно!

Папа проговорился и, похоже, совершенно намеренно, имея в виду вовсе не врачей и не следователей. Он имел в виду «Тьму» и только её! Её помощь он предлагал! В ней хотел найти спасение! Весь этот диалог и осторожные фразы были лишь обработкой, к которой он готовился целый день, поэтому вёл себя так странно и поэтому так долго собирался с мыслями. И возможно, если бы я не начала злополучный разговор, он начать его так бы и не решился. А я-то — дура — подумала, что папа расстроился из-за решения Лазаревского! Но нет, «Тьма» гораздо глубже запустила когти в нашу семью…

—Лиза, ты что?— он миролюбиво развёл руки в стороны, по-детски улыбнувшись.— Это же я — твой папа…

—Не подходи ко мне!

От его дружелюбного жеста я нервно дёрнулась и заметалась по кухне в поисках чего-нибудь, чем можно было себя защитить. И первое, на что упал взгляд — тупой сервировочный нож с как назло закругленным кончиком. Я бросилась и схватила его, глупо выставив перед собой, словно незаточенный металл мог нанести какие-то повреждения. Но все нормальные ножи лежали в ящике и, чтобы до них добраться, нужно было обойти стол, приблизившись к человеку, который когда-то являлся моим отцом. А этого я боялась сейчас как огня.

Папа замешкался. В его глазах появился неподдельный страх, но вовсе не за себя. При желании он мог бы легко отнять у меня примитивное оружие и в считанные секунды обезвредить. Что уж сравнивать пятидесятилетнего плотно сложенного мужчину и двадцатилетнюю хрупкую девушку? Отец испугался за меня. Оказывается, он ещё не утратил способность испытывать волнение…

—Дочка, положи, не стоит… Поранишься или меня поранишь. Всё хорошо…

Он сделал примирительный жест, но я предпочла не реагировать. Всё же какая-никакая, но это была защита.

—Не приближайся!— уверенно повторила я, но почему-то почувствовала себя полной дурой в дурацкой ситуации.— Я тебе не дочка!

Я ткнула тупым ножом в воздух, заставив отца рефлекторно дёрнуться. Не отрывая от меня глаз, он медленно поднял руки, демонстрируя, что в них ничего не было.

—Дочка, я твой папа. Ты не узнаёшь меня?..

—Нет, ты не мой отец!— я попыталась сделать свой голос жёстким, но он предательски задрожал от волнения.— Ты… Ты — тёмный?

Последнее слово появилось в голове неожиданно, сорвавшись с языка до того, как я успела понять всю его нелепость. Однако это был единственный термин, который я могла сейчас придумать.

—О чём ты, дочка?

—Ты знаешь, о чём!— уверенно заявила я, рванув вверх прядь волос, чтобы ему был виден крестообразный шрам на виске.— Ты ведь знаешь, что это?!

—Это неважно…

—Важно! На мне печать! Меня переманивать поздно! Я уже не ваша!

Отец вдруг изменился в лице, потеряв интерес к моей выходке. Он тяжело вздохнул, осунулся, будто резко постарев лет на двадцать, и с трудом опустился на стул. Медленно, почти демонстративно взял чайник и долил себе кипятка в стакан, а потом так же медленно поставил его обратно.

—Сядь, я ничего тебе не сделаю,— через несколько бесконечных секунд произнёс он, посмотрев на меня со странной грустью и разочарованием в карих глазах.— Я лишь Наблюдатель…

—Так это правда?..— выдохнула я.

Интуиция меня не обманула, однако данный факт совсем не обрадовал. Одно дело — строить догадки. И совсем другое — слышать подобные слова от самого близкого человека. Резкая боль пронзила грудную клетку, словно меж рёбер мне вонзили предательский нож. Лёгким не хватало кислорода. Я стала дышать глубоко и часто, пытаясь прийти в себя, но от этого только закружилась голова. Я чувствовала, что вот-вот упаду в обморок, но держалась из последних сил, поскольку не могла позволить себе забыться и пропустить даже секунду неудержимо менявшегося вечера.

—Сядь,— повторил отец.— Нам надо поговорить.

Я послушно подняла табурет и опустилась на него, всё ещё сжимая нож онемевшими пальцами. Словно окаменев и снаружи, и изнутри, я не мигая смотрела на человека, внешне так похожего на моего отца, но не видела его.