—Не говори так!

Мама дёрнулась всем телом и резко развернулась ко мне. На секунду её взгляд прояснился, а в голосе появилось столько силы, что я испугалась. На меня словно смотрела женщина из голубого зеркала, а не напичканная транквилизаторами больная мать. Однако через мгновение она опять обмякла и стала прежней: слабой, безвольной, измученной. И жалкой. Мама уронила голову на подушку, уставившись в серый больничный потолок полуприкрытыми глазами.

—Ни в коем случае… Не иди… У Тьмы…— выдохнула она из последних сил, и её глаза закрылись, словно эта короткая вспышка эмоций вытянула из неё всю энергию.— Ты не можешь помочь… Моя Судьба исполнилась… А ты… должна сделать… Ради чего рождена…

—Знать бы только, что,— грустно произнесла я.

Но мама меня не услышала. Она провалилась в нездоровый, лекарственный сон.

На неё невозможно было смотреть без жалости. Она увядала на глазах, и я не могла это остановить. Я не могла разобраться даже со своей жизнью, а уж тем более сделать что-то для неё. Я ведь ничего толком не знала. Никто не рассказывал всего до конца, словно специально не раскрывая всех карт. Неужели «Тьме» настолько важно было получить меня, что она заставляла маму страдать из-за какого-то обещания? Зачем? Что во мне было такого особенного?

Я не понимала…

Невольно в памяти всплыло голубое зеркало, в котором я видела маму здоровой, улыбавшейся и счастливой. В голову тут же закралась мысль — а что, если согласиться? Если пойти за «Тьмой», когда она придёт снова? «Свет» не делал ничего, Елизар бездействовал, но, может, «Тьма» была способна всё исправить?..

Мне так хотелось ей помочь! Хотелось, чтобы мама вновь стала цветущей и оживлённой, как раньше.

Раньше…

Я ведь не знала, какой она была до моего рождения и до того, как дала злополучную клятву. Когда я родилась, и даже задолго до этого её судьба уже решилась. Мама всю жизнь знала о существовании чего-то большего, всю жизнь оберегала меня, несмотря на то, что никто её не понимал и все считали чокнутой. Она терпела тогда и продолжала терпеть теперь, руководствуясь библейскими заповедями и смиренно принимая свою участь. А значит, предать «Свет» она боялась сильнее, чем получить телесные повреждения или провести в больнице остаток жизни. И я не могла сделать её жертвы напрасными.

Я постаралась вытереть намокшие щёки, однако вместо этого ещё больше размазала слёзы. Нужно было уходить. Шестое чувство подсказывало, что папа вот-вот выйдет из кабинета Лазаревского, а дежурный проснётся, и если до этого момента я не верну ключи на место, то могу составить маме компанию.

Я поспешно поднялась, поцеловала её в лоб и выскочила из палаты, предварительно выглянув в коридор и просканировав его на наличие посторонних. Мне снова повезло — там не было ни души. Сегодня больница будто вымерла. Я тихонько прикрыла за собой дверь и поспешила к уже храпевшему парню, обошла его недвижимое тело и не дыша опустила связку с ключами обратно в карман. Потом так же тихо отошла и присела на диванчик в холле. Теперь можно было расслабиться. И хорошо бы успокоиться до папиного возвращения, чтобы ни он, ни Лазаревский ни о чём не догадались.

Всё.

Я смогла сделать запланированное, но удовлетворения это не принесло. Как и особого результата. То, о чём я хотела спросить маму, она не опровергла, но и объяснений толком не дала.

Опять и снова.

Почему они не могли просто всё рассказать?..

Если ещё не пришло время, то когда же оно настанет?!

На самом деле я боялась получить ответ на данный вопрос, ведь это означало бы наступление чего-то, для чего я, оказывается, была рождена. Осознание, что всю мою жизнь заранее спланировали и даже создали для какой-то цели, кроме самой жизни, вызывало странные ощущения. Я почувствовала себя вещью. «Свету» был нужен кто-то и для чего-то — и мама родила меня, подарив им. Я не принадлежала себе с самого начала…

И как же сильно заблуждалась!

Я хотела избежать наследственного безумия, но мне на роду было написано окунуться во все эти ужасы. Я думала, что, в отличие от мамы, у меня хватит сил устоять, но от меня ничего не зависело. Я считала, что сходила с ума, но все мои кошмары оказались не такими уж и кошмарами. И теперь я могла лишь догадываться, какие ещё устои должны были пошатнуться, прежде чем мне откроется вся правда…

В конце коридора послышались голоса. Папа и доктор Лазаревский вышли из кабинета, но я всё ещё не могла разобрать, о чём они разговаривали. Я вытерла остатки слёз, пригладила волосы, подтянулась и подняла голову, не желая снова оказаться застигнутой врасплох.

—Думаю, всё будет хорошо,— уже чётко произнёс Лазаревский, когда они вышли из-за угла и попали в зону видимости и слышимости.

—Спасибо вам большое,— папа пожал ему руку чуть оживлённее, чем требовалось, явно нервничая.

—В понедельник приезжать не нужно,— обратился он ко мне, а потом снова развернулся к отцу.— Я подсчитаю результаты и обдумаю ситуацию. Затем мы обсудим возможные варианты и вместе примем оптимальное решение.

—Конечно. Хороших выходных, Анатолий Сергеевич.

—И вам, Павел Наумович. До свидания, Лиза. Постарайся в ближайшее время не делать глупостей…

Я нахмурилась от его последней фразы.

Мне показалось, что Лазаревский сказал это уверенно, словно я уже выкинула что-то несусветное. С чего он решил, что я буду делать глупости? Что вообще можно было сделать, сидя дома перед телевизором? Может, это была очередная проверка моей реакции или провокация?

—Постараюсь,— ответила я, поднимаясь с дивана.— До свидания.

Я выпрямилась и спокойно направилась к выходу, пытаясь внешне ничем не выдать своего недоумения. Наверное, ещё долго мне придётся играть роль спокойной и невозмутимой пациентки, хотя таковой я себя совершенно не ощущала.

Из больницы я уходила изнурённой, уставшей и расстроенной, словно и меня накололи всякой химией. Санитар, которого мы разбудили разговором, проводил нас бессмысленным взглядом. Парень даже не догадывался, чем я занималась, пока он спокойно смотрел свои сны, а ведь за это его вполне могли бы уволить. Проходя мимо, я виновато улыбнулась, и его сонливость как рукой сняло. Он испуганно на меня посмотрел и даже слегка приоткрыл рот от удивления.

Я представила, как это, должно быть, выглядело со стороны — покрытая шрамами и порезами умалишённая девушка пыталась с ним заигрывать. Наверное, он счёл меня абсолютно сумасшедшей и, возможно, даже решил, что в его лице я нашла себе новую жертву. Забавно, я ведь совершенно не хотела пробудить в нём подобные эмоции. Обычно это я остерегалась людей, а теперь они стали бояться меня…

Домой мы ехали молча.

Папа был сосредоточен на дороге и погружён в какие-то свои раздумья. Скорее всего, мрачные, поскольку его брови периодически сходились на переносице. Я могла лишь догадываться, что они обсуждали с Лазаревским, но, видимо, что-то не очень приятное, несмотря на долетевшие до меня обрывки фраз. Однако спросить не осмелилась, боясь нарушить его задумчивость и услышать ответ.