А утром случилось невероятное – над лесом пронёсся клич древних гельветов! Сначала я подумал, что мне почудилось, но Виллих и другие офицеры тоже явственно слышали звук рога. Мы решили, что это добрый знак. Это твоя сестра Алиенора зовёт нас, чтобы мы вызволили её из коммунистического плена! Виллих был очень воодушевлен.

Дорогая бабушка, продолжаю мои печальные записки. Силы на исходе. Наши генералы думали, что мы быстро завоюем русских, а мы застряли здесь на долгую зиму. У меня поверх шинели русский овечий тулуп. С этого тулупа ко мне под бельё набились вши, также есть подозрение насчет клещей. Я чувствую себя шелудивым псом. Я хочу домой. Я не имею права это писать, говорить и даже думать, но мне всё равно, скоро мы умрём.

Мы прибыли в Пустыньку, это небольшая деревня, несколько домов. Раньше здесь в лесу и на болоте жили монахи, мы нашли их хижины и землянки. Говорят, коммунисты их отсюда прогнали. Но мне кажется, что кто-то мог остаться. В одном доме, похожем на кроличью нору, наполовину устроенном в земле, с земляным полом и маленьким окошком, было тепло, пахло едой. Там мы обнаружили пожилую англичанку. Поразительно! Это была настоящая англичанка. Она с нами заговорила по-английски, сказала, что живёт на этом болоте больше двадцати лет и ни на что не жалуется.

Виллих задумал и её спасти от красного дракона, посадить в мотоциклетную коляску и отправить в Тироль, но она смотрела на нас с такой ненавистью, что мы решили оставить её в этом гиблом месте. Виллих сказал, что с англичанами мы ещё разберемся. А я думаю, что мы сдохнем в новгородском болоте. Я не получу железный крест на грудь. У меня не будет даже деревянного креста. Мои кости сгниют в новгородской трясине, я останусь здесь с бедным Альфонсом.

Недавно я получил посылку, все офицеры получили одинаковые посылки. Там были сухофрукты, ликёр, шоколад и, представь себе, презервативы! Зачем они мне в этом болоте? Кажется, в Германии не понимают, что мы умираем. Нам не нужны резинки, мы мечтаем о куске колбасы. Шпик и розовая тушёнка. Жареный гусь. Бабушка, твой пирог!

Мы должны соединиться с нашими артиллерийскими силами и выйти к Поле, это река такая, там будет размещена мощная огневая точка. В лесу действуют партизаны. Они постоянно нас атакуют. В ответ мы жжём деревни. Если бы русские не сопротивлялись, если бы встречали нас как избавителей, как рыцарей, несущих освобождение, не было бы пламени и смерти. Здесь к ёлкам прибиты листовки с крестами и коммунистическими призывами: “Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Помогайте партизанам! Только ненависть, только месть, только смерть должен встречать на каждом шагу немецкий оккупант! Пусть враг найдет свою погибель в наших лесах и болотах. Аминь”. В ответ рыцарь Виллих расклеивает прокламации для русских: “Застрелите своих командиров! Ваше положение безнадёжно! Сдохни, красный дракон!” Почему русские не хотят строить новую жизнь без колхозов? Почему верят сталинской пропаганде? Зачем желают бессмысленного кровопролития за интересы жидов и комиссаров?

По лесу шныряет странное существо в чёрном плаще с капюшоном – то ли дух, то ли человек. Вынюхивает, приглядывается. Сам я его не видел, видели другие офицеры. Оно явно помогает партизанам. Виллиху оно попадалось на глаза неоднократно, наш смелый зондерфюрер стрелял в него, но безуспешно. Виллих нарисовал его портрет. Оно похоже на гнома – с длинной бородой. С этим существом ходит собака. Виллих думает – оборотень. Он хочет поставить капканы на оборотней. Сделал соответствующий запрос в главный штаб, нужно двести капканов. Вообще, наш зондерфюрер – славный парень, ловкач и оригинал. Мы все восхищаемся его художественными, музыкальными и организаторскими способностями.

Бабушка, кажется, я схожу с ума! Зачем я отправился в этот скорбный крестовый поход? Мне хотелось быть достойным моего великого предка, Фридриха ван Хаузена, а я превратился в худого грязного пса. Какие стихи, я могу лишь скулить и выть с голодухи. Но начну всё по порядку. Мы двинулись через лес к Поле. Вокруг нашего отряда шли старухи. Это был живой щит, единственный способ избежать партизанской пули. Мы собрали старух из деревень, больше там никого не было. Мы медленно шли по просеке и вдруг услышали свист. Кто-то пересвистывался. Бабушка, это был гельветский посвист, я его слышал лишь от тебя! Ты говорила, что в детстве вы так пересвистывались с сестрой. Откуда в новгородских болотах гельветы, бабушка? Виллих решил, что это колдуны пересвистываются, что вся новгородская земля заселена колдунами и колдуньями, а им надо противодействовать огнём и мечом. Свист нас преследовал всю дорогу, у меня от него стыла кровь в жилах. Я всё чаще думаю про моего бедного прадеда, Карла Рарона. Бабушка, я знаю, что твой отец мучился тревожными видениями и умер в доме для умалишённых. Покойная матушка посвятила меня в эту семейную тайну. Но не бойся, я не буду это обсуждать с Алиенорой. Зачем ей знать, что над нашей семьёй тяготеет проклятие безумия».

Партизан отец Сергий, в миру Сергей Сергеевич Савин, спрашивал в потолок: «Господи, почему ты меня ставишь в такие жизненные ситуации, в которых любое решение будет неверным? Что бы я ни предпринял, всё оборачивается провалом. Ну не было выхода! Что делать-то, Господи? Вот идут старухи. За ними прячется *** немецкая, лает позорною лаею. Что я должен делать? Должен ли я стрелять? Должен ли я их всех уничтожить? Я не знаю. И Алёша не знает. И отец Автоном сомневается. Ведь если к делу подойти математически… Застрелить десяток старух и с ними – отряд фрицев. И возможно, спасти таким образом сотню других старух. Ведь они будут жечь, убивать. Идти, жечь и убивать. Джоновна говорит, что нельзя взвешивать жизни, математика тут упраздняется, разум должен молчать. Жизнь бесценна. Одна жизнь весит и стоит столько же, сколько две, десять, миллион. Это только если сам человек готов принести себя в жертву, можно ему поспособствовать. Если старуха крикнет: “Стреляй, голубчик! И со мной отправь к чертям собачьим антихриста!”, – то можно и пальнуть. Господи Иисусе, Сыне Божий, помогай мне. Владычице, помози!»

Двадцать четыре года назад сырой сентябрьской ночью иеродьякон Полавской церкви Рождества Богородицы отец Фома без всяких математических сомнений отправил на Тот свет посредством напрестольного креста трёх красноармейцев и погрузил в лодку трёх живых людей: двух мальчиков и раненую гувернантку – штык Дырдина ударил Джоновну в ребро через жёсткий корсет, не повредив важных органов; очнувшись, она поковыляла спасать детей, добралась до церкви, услышала голосок Алёши у реки и подоспела как раз в ту минуту, когда Фома собирался отчаливать из родной деревни. Водяной дедушка с рыбьим хвостом и утопленницы с распущенными волосами, сжалившись над недобитым элементом буржуазии, аккуратно тянули лодку через пороги и перекаты в спасительном направлении к новгородским болотным старцам, которые приютили блаженного, мальчиков и англичанку.

Савинских сирот растили иеродьякон Фомушка и няня. Они жили в своём труднодоступном лукоморье, вели скромное хозяйство, брать у них было нечего, советская власть их не тревожила. Серёжа изрёк монашеский обет, Алёша ходил в послушниках, Фомушка принял схиму, стал отцом Автономом, ушёл в затвор, спал в гробу. Джоновна приносила ему раз в неделю котелок варёной картошки.