гораздо, гораздо сложнее. Его двухтысячелетняя жизнь в сердцах людей, молившихся и все еще молящихся ему как Богу, точнее Сыну Божьему, окружает его личность таким пиететом и прелестью, что размышлять о нем можно и должно, а исследовать и препарировать духу не хватит. Словом, я стала заниматься Шекспиром, сначала робко, по-дилетантски, читая случайно попавшиеся в руки книги. Но мало-помалу работа затягивала. С авторством Шекспира это именно так – коготок увяз, всей птичке пропасть.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. И все же к середине девяностых годов у меня сложилась гипотеза, которой я придерживаюсь и сейчас. Как уже сказано, гипотеза переросла в целостную концепцию, требующую, разумеется, дальнейших поисков, исследований, размышлений. Тем временем в читательских и даже научных кругах малопомалу началось разрушение шаксперского мифа. И пришлось задуматься над тем, что же такое миф, как он рождается. Почему и когда приобретает такую силу, что правде сквозь него столь же трудно пробиться, как здоровому зерну сквозь панцирь асфальта, умертвляющий живую землю.

ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ВРЕМЕНИ. ШЕКСПИР: МИФ, СКАЗКА, БЫЛЬ

Писатель Даниил Данин открыл науку кентавристику. Я никак не могла понять ее сути, разговаривая с ним по телефону, – Д. Данин был верный ратлендианец. Но когда написала эту главу, увидела ее чисто «кентавристский» характер. У нее две, казалось бы, несоединимые, части: одна – сугубо научная, другая лирическая, и получился «кентавр». Перечитала я ее и решила – пусть так и останется. От нее будет польза и тем, кто служит науке, и тем, кто просто любит читать.

Говорят, земной шар стал теперь земным шариком благодаря научному и технологическому развитию. К сожалению, и благодаря фантастическим военным технологиям. Теперь раз плюнуть – поразить в считанные минуты цель-антипод. А ведь когда-то, чтобы разрушить крепостные стены врага даже при содействии Бога Саваофа, надо было под звуки иерихонских труб обойти их, по крайней мере, три раза, что уж говорить о неволшебных способах ведения войны. Каким огромным, беспредельным представлялся мир, скажем, русскому человеку. Как там у классика, скачи до заграницы хоть тысячу лет – не доскачешь. Или в шекспировские времена в Англии – от Лондона до Стратфорда мили не мерены. Эта беспредельность пространства для стародавнего сознания отражена и в литературе, и в простодушных народных сказках.

Но мир сжался не только в пространстве, но и во времени. Благодаря тщательным историческим исследованиям последних полста лет наши представления о событиях прошлого приобретают глубину: как в телескоп звездное небо, в них, как в рисунках созвездий, меняется плоскостной, казалось, незыблемый, сюжет. И они перестают быть мифом или прекрасной сказкой, не имеющими отношения к действительности.

Один из таких сюжетов – загадка Шекспира. Не найдя прижизненных следов творческих усилий «Великого барда» (поиски велись несколько веков в разнообразных архивах – благо, Англия островное государство и многие частные и государственные архивы у нее не только целы, но и грамотноизданы – велика любовь англичан к своей истории), английские историки стали документально исследовать шекспировское время способом сплошного прочесывания. Они досконально исследуют биографии знаменитых людей – и «главных персонажей эпохи», и попроще, поэтов, драматургов, ученых. Теперь уже пыль веков витает не только в архивах, касающихся стратфордского Шакспера, – они все перерыты. Заметное шевеление происходит и в государственных, и в частных – в кладовых, старых конюшнях, закоулках старых замков древних английских фамилий. Изучаются все подряд рукописные материалы – старинные записные книжки, так называемые «commonplace books», бухгалтерские счета, письма, хозяйственные распоряжения. Постепенно исчезают белые пятна и выявляется живая картина того времени – бытовая, общественная, мировоззренческая, отличающаяся от традиционной. Так что к началу третьего тысячелетия кое-какие прекрасные сказки и мифы приказали долго жить, в лучшем же случае наполнились иным содержанием.

Между мифом и прекрасной сказкой существует разница: от мифа хоть и трудно отказаться, но самое понятие «миф» толкает ум к поискам истины. Приношу извинение исследователям понятия «миф». По-видимому, то, о чем я пишу, давно осмыслено и описано, мне трудно сейчас ездить в библиотеки, поэтому я излагаю только свои соображения, они мне нужны в рабочем порядке для исследования «загадки Шекспира».

Слово «миф» имеет несколько значений: первое – легенда, предание; второе – ложное представление, гипотеза, укоренившаяся до состояния «истины». «Миф» в этом значении имеет отчетливый отрицательный привкус. Прекрасная сказка утешает, человек, лелеющий сказку, может это сознавать, но это не умаляет его самоуважения. Помню, как одна умная, просвещенная женщина, по-доброму улыбаясь, сказала мне: «Не лишайте нас прекрасной сказки – Шекспир в Стратфорде, в своем розовом саду, среди лугов и лесов Варвикшира».

В этой фразе «сказку» нельзя заменить «мифом». Ученый, находящийся в плену у мифа, не сознает своего пленения, как алкоголик не сознает, что пьет. Со стороны видно, что он копает пустую породу. Но сам он верит, что способствует утверждению научной, вполне обоснованной гипотезы. Однако стоит ему понять, что он работает на миф, он меняет направление поиска и начинает рыть новый колодец.

Так было с бельгийским профессором литературы Демблоном. Он честно читал в Брюсселе лекции о Шекспире. Но вот запало в душу сомнение. Он изучил около пяти тысяч книг и пришел к абсолютному выводу: Шекспир – это Роджер Мэннерс, пятый граф Ратленд.

Издал об этом две книги, подлив масла в жарко пылающую дискуссию об авторстве Шекспира в начале прошлого века, дав добро новым поискам. И претенденты посыпались, как из рога изобилия.

Силу мифа я испытала и на себе. Веря в то, что истинным Шекспиром был Ратленд (после прочтения книги Шепулинского, в основе которой лежат исследования Демблона), я не только не понимала, что я во власти нового мифа, но даже мысли не допускала, что Шекспиром мог быть кто-то другой. Был, однако, один факт, заноза, мешающая спокойно жить, но я все от нее отмахивалась. Болезненных заноз, однако, становилось все больше. И в конце концов пришлось задуматься – не над тем, что я под прессом мифа, а над тем, как привести мою гипотезу в соответствие с новыми фактами – я и гипотезой-то свою приверженность Ратленду не называла. Для меня это была неоспоримая истина. Наверное, особенно трудно именно в себе распознать миф, признаться, что твое убеждение ложно, особенно если ты с ним свыкся и оно кажется тебе красивым и стройным. Приходится постоянно напоминать себе: если твое представление о предмете противоречит хотя бы одному факту, задумайся – с ним что-то