сборник стихов ее матери, изданный в России, – небольшая в неброском коленкоровом переплете книжка. Помню и сестру Марины Цветаевой Анастасию Ивановну, а вот у нее на лице всегда теплилась добрая улыбка, и она всегда была готова, при страшной ограниченности средств, прийти на помощь ближнему. Анастасия Ивановна несколько дней гостила со своей внучкой в Звенигороде у моего Учителя О.П.

Холмской, где я в то лето жила.

Но вернусь к Рихтеру.

Великий музыкант тоже не вписывался в окружающую среду. Как Пушкин, Лермонтов, Ратленд. Зато он превосходно вписался в Плеяду Великих.

Мне посчастливилось. Я была на его концертах. Была и на том, который не состоялся.

Рихтер вышел к роялю, сел, потом встал и ушел, в тот вечер он играть не мог. А через силу играть – не игра, обман; вот они – честность и простодушие. Благодаря ему люди слышат небесные гармонии, а их ведь мало, кто слышит напрямую, от рождения у них есть в тайниках души или, скорее, духа особый инструмент для их восприятия. Позже он отыграл этот концерт, и не было ни обиженных, ни сердитых: все пришли на его концерт второй раз.

О Рихтере шелестело много слухов, все они были, во всяком случае, те, что доходили до меня (у Рихтера была двоюродная сестра Вера Ивановна Прохорова, дочь известного русского заводчика, не от мира сего; мы с ней преподавали в одних группах в Инъязе и привязались друг к другу, она мне и рассказывала о нем), добрые. Однажды кто-то сказал, что пианист возводит под Тарусой у самой реки, на высоком берегу, дом с башней, в отдалении от людей.

Середина мая, буйствует черемуха. Мы плывем в серебристой байдарке по Оке против течения, чтобы легче грести обратно. Миновали деревню Велегож, слева заливные луга, справа высокий берег, поросший лесом, сейчас, в мае, светло-зеленым. Слой воздуха над рекой полон горьковатым ароматом черемухи, и то совсем теплый, прогретый лучами, то по-весеннему прохладный.

Справа ищем глазами в голубовато-белесом небе рукотворный, прямолинейный очерк башни над зубчатой кромкой леса. Вот и она – темный, чужеродный квадрат вдали от поселков, дорог, на берегу почти несудоходной реки. Почему человек любит строить башни? Хочет быть ближе к небу? Он уже был однажды за это наказан смешением языков. Рихтер – великий музыкант, один среди светлых лесов приокского края. Да разве иначе могло быть?

ЕФРЕМ СИРИН

Моя любимая молитва – Ефрема Сирина (читается во время Великого поста). Ефрем Сирин – один из величайших учителей Церкви IV века христианской эры. Число его сочинений простиралось до тысячи, не считая составленных им молитв и стихотворений, «излагавших учение церковное и положенных на народные напевы»… «по складу своих духовных сил он был не столько мыслитель, сколько оратор и поэт» [116]. Ефрем Сирин молит Господа, чтобы тот не дал ему «духа праздности, уныния, празднословия и любоначалия» и, напротив, дал «дух целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви», научил «не осуждати брата своего и видеть прегрешения свои». Под этой молитвой могли бы подписаться все земные гении.

У Пушкина есть переложение этой молитвы, написанной меньше чем за год до смерти, в июле 1836 года:

Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольных бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв.

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! Дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

Возможно ли, чтобы ростовщику Шаксперу пришло в голову написать такое переложение такой молитвы! Мог ли он молиться этой молитвой? Одного этого достаточно, чтобы раз и навсегда покончить с этим позором – считать стратфордского лихоимца великим Шекспиром. Пока русский народ совсем еще не обуржуазился, он должен одним из первых вымарать из истории культуры столь вредоносное заблуждение.

Но вернемся к словам Пушкина о характере гения, который обыкновенно простодушен и с великим характером, всегда откровенным. В сонете 66 есть такая строка: «And simpleTryth miscalde Simplicitie». Смысл ее – отсутствие лукавства в человеке зовется в его подлое время глупостью. Из всех существующих переводов ближе всех к английскому тексту перевод Сергей Степанов: «И искренность, что кличут простотой». У Маршака: «И прямоту, что глупостью слывет». Смысл здесь другой: говорить людям в глаза то, что думаешь, считается глупостью. «Simple truth» совершенно не то, что «прямота». Эта строка Шекспира близка по смыслу к словам Пушкина: талант простодушен, простодушно говорит, что думает.

И это простодушие (искренность у Степанова), говорит Шекспир, толпа почитает глупостью. Для Шекспира и для Пушкина «бесхитростность, простота – добродетель». Эта же черта упоминается еще в одном сонете – 138 (написан до 1599 года): When my love swears that she is made of truth,

I do believe her, though I know she lies,

That she might think me some untutored youth

Unlearned in the world’s false subtleties.

Переводы теряют эту черту, которую, по мнению Ратленда, видит в нем его невеста. Мы не знаем, задевает ли его эта черта. Скорее всего, нет. Судя по тому, как она здесь излагается: «не обученный мирскому подлому лукавству» – дословный перевод четвертой строки. Вот как переводит этот сонет Маршак:

Когда клянешься мне, что вся ты сплошь

Служить достойна правды образцом,

Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,

Вообразив меня слепым юнцом.

То же у Степанова:

Меня юнцом зеленым мнит она,

Но это мне нисколько не обидно.

А вот что пишет английский комментатор к четвертой строке: «“the…sublteties” – the crafty and deceptive stratagems of the majority of the world…» [117].

Перевожу определение шекспировского слова: «лукавство и лживость, черты, присущие большинству человечества».

Значит, дело здесь не в том, что возлюбленная считает его просто зеленым юнцом, она еще видит в нем отсутствие лукавства, которым «живет большая часть мира». А Пушкин нам объяснил, что гениальным поэтам лукавство вообще не свойственно.

Вот такие потери случаются при переводе емких мыслью стихов гениального поэта.

Столь же индивидуален