уже сравнительно давно. Еще в 1853 году Лейкарт говорил о том, что половое размножение противодействует вырождению (тому, что мы выше назвали расщеплением расы). Дарвин еще в 1859 году заявил совершенно определенно, что скрещивание (в противоположность бесполому размножению) играет важную роль в природе в том отношении, что особи одного и того же рода сохраняют в чистом и однообразном виде особенности своего характера.

Мутация воинственных инстинктов

Прежде всего надо доказать, что эта чисто органическая связь — помимо того, что она служит реальной основой для альтруизма, — имеет еще другое практическое значение для жизни народов. Если, например, эта живая субстанция когда-нибудь, по тем или иным причинам, приобретет способность изменяться по прошествии некоторого времени, скажем, через тысячу лет, то не придется удивляться, если после истечения этого срока все те, которые носят в себе частицу этой субстанции, внезапно изменятся одинаковым образом.

Огромное значение этого явления вполне ясно. Оно означает не что иное, как то, что в телах современных людей заключается будущая история человечества как функциональная реальность. Относительно мозговых функций на это указывалось выше. Но, оказывается, это может служить общим принципом всего органического мира.

Такие изменения, такие внезапно наступающие вариации действительно наблюдаются и особенно подробно изучены в отношении растительного царства, где исследованию благоприятствует быстрая смена поколений. Врис указал на то, что в целом поле царских свечей, у которых на протяжении многих столетий потомки походили на предков, внезапно происходят существенные изменения таким образом: в определенном поле ежегодно появляются отдельные экземпляры с некоторыми аномалиями, в общем незначительными. Вдруг, в известном году одна из таких аномалий, например длинные листья, появляется у большого числа растений и становится тотчас же константной, т. е. передается по наследству в чистом виде и независимо от внешних условий. В следующем году этот новый вид царских свечей встречается почти исключительно, и в результате такой внезапной вариации или мутации, как ее называет Врис, возникает совершенно новый вид царских свечей.

Есть ли механизм этих изменений то, что Врис называет мутацией, или это, как говорят другие, лишь ретрогрессивные вариации (выявление скрытых свойств), — для нас неважно. Существенно то, что между отдельными экземплярами наблюдается какое-то взаимодействие; другими словами, совокупность царских свечей составляет, несмотря на наличие телесной индивидуализации, единый организм. Что таковой возможен, доказывают непрерывность и бессмертие идиоплазмы.

Подобная же связь существует несомненно и между людьми; и так как мы, люди, подобно прочим животным, варьируем преимущественно тем органом, который за последний период нашего развития подвергся наибольшим изменениям, а именно мозгом, то большую часть доказательств этой мутации мы найдем в области психических явлений.

Без сомнения, и в человечестве происходят относительно неожиданные перевороты, после которых человеческая психика представляется в корне изменившейся: кажется, будто вырвавшаяся из глубины наших самых сокровенных внутренних переживаний волна нового мировоззрения снесла в своем внезапном порыве все старое, отжившее. Самый факт, что существуют эпохи, когда преобладает ненависть или любовь, религиозное чувство или скептицизм, для каждого историка несомненен.

Доказательство того, что тут происходит нечто подобное мутациям царских свечей, я усматриваю не столько в самом факте видоизменения (который можно было бы объяснить одинаковыми условиями среды, массовым внушением и т. п.) и не в том, что, как указывалось выше, великие открытия часто делаются одновременно и независимо друг от друга в разных частях света и как бы носятся в воздухе (и это можно было бы объяснить тем, что люди делают именно те открытия, в которых они в данный момент больше всего нуждаются, и что их стремления в этом направлении обусловливаются одинаковыми условиями жизни).

Я усматриваю доказательство этого в одном хотя и побочном, но достойном внимания обстоятельстве. Дело в том, что во все времена существовали люди с таким своеобразным строением мозга, что те взгляды, которые они высказывали, казались из ряда вон выходящими, вследствие чего, смотря по настроению и вкусу, их считали либо сумасшедшими, либо гениями. Являются ли они тем или другим, это зависит не только от них самих, но и от того, что произойдет в будущем или, вернее, от тех мутаций, которые в скрытом виде содержатся уже в миллионах людей, кажущихся пока еще совершенно нормальными.

Тот, кто высказывает взгляд, не соответствующий общепринятому, прежде всего объявляется сумасшедшим; затем, если через сто лет большинство людей разделит этот взгляд его провозглашают гением, опередившим свое время; если же и тогда никто не одобрит его воззрений, он окончательно будет причислен к разряду анормально мыслящих.

В таком же духе можно было бы описать те явления, которые мы наблюдаем у царских свечей. Пока удлинение листьев заключено в их идиоплазме лишь в скрытом виде, растения с слишком короткими, слишком толстыми или слишком тонкими листьями представляют собой анормальные явления, быстро исчезающие и не имеющие значения; если же среди анормальных растений встречаются такие, у которых вырастают длинные листья, то и они — «гениальные» предтечи предстоящей в будущем мутации.

Так же и у людей. Пока время еще не созрело, пока в мозгу еще не существует в скрытом виде предрасположение к изменению, до тех пор никакое гениальное пророчество не приведет ни к чему; когда же время созрело, пророчество становится уже излишним, и для выявления скрытых сил достаточно малейшего повода. Гус ничего не мог достигнуть там, где Лютер без всякого труда одержал победу. Гремевший во всей Греции Сократ был забыт вскоре после того, как он выпил чашу с ядом, в то время как распятый Христос этот неизвестный мечтатель, самое существование которого подвержено сомнению, оставил после себя мировую религию.

Эти и многие другие эволюционные циклы закончены, и, обозревая их, мы всегда найдем подтверждение сказанному. Волнующие наше время проблемы ждут еще своего разрешения в процессе будущей эволюции, и, как всегда, накануне окончательного разрешения их обостряются противоположные течения мысли. Мольтке вскрыл, например, этическое значение войны в то самое время, когда Толстой с небывалой до того резкостью требовал безусловного уничтожения ее. Кто из них представитель сумасшедшей и кто — гениальной вариации, пока еще сказать трудно; это зависит от того, на чью сторону встанет большинство нашего потомства.

Я хотел бы только указать на то, что азарт, с которым велась война 1914 года, вовсе еще не служит доказательством того, что Мольтке был гениальным предтечей, потому что у организма, которому со временем предстоит пережить мутацию, уже заранее обнаруживаются значительные вариации в ту и другую сторону.

Отмеченный выше факт, что теперь мы расходимся во взглядах на войну более, чем когда-либо, служит, по-моему, подтверждением тому, что в ближайшее время общий взгляд на войну радикально