последовала вся средневековая христианская философия. Мыслители стали отрицать за человеческим обществом характер природной организации, присваивая ему характер искусственного (и даже сотворенного дьяволом) механизма и противопоставляя ему, в качестве настоящего живого организма, царство небесное, мнимая реальность которого здесь, как и во всех других случаях, затрудняла понимание действительной жизни.

Перемена во взглядах произошла лишь тогда, когда натуралистическая философия эпохи Возрождения вернулась к панпсихическим идеям греческой мифологии. В ту эпоху, когда весь мир погряз в вечных битвах и убийствах, в душах лучших по тому времени людей возрождалось стремление к человеколюбию. Они были истыми в широком смысле этого слова гуманистами. Они вспомнили эллинскую гармонию и идею единства (называя это равенством), восприняли из учения древнехристианской церкви идею братства и опирались на ту свободу, которую дала им наука.

Но эта триада, победное шествие которой начиная с того времени стало очевидным, понималась в ту пору просвещенными умами не в одностороннем политическом, религиозном или социальном смысле, а служила для них с самого начала основанием нового миросозерцания, влияя главным образом на понимание сущности природы. Поэтому не удивительно, что тогда снова стала чувствоваться внутренняя связь человека с природой и что к моменту кончины Лейбница даже в наиболее отдаленные уголки Европы проникли кое-какие сведения относительно бого- и звероподобия человека.

Эта эволюция предопределила будущность данной идеи, хотя в то время она и не была господствующей. Ибо в массе своей люди до сих пор еще не мыслят ни по-эллински, ни по-христиански, ни научно, а потому и не гуманно; ни равенства, ни братства, ни свободы они не знают! Им известно только чинопочитание: они третируют подчиненного и преклоняются перед начальствующим.

Как поступают отдельные индивиды в своих взаимоотношениях, так хотели бы действовать и одни народы по отношению к другим; в том же духе ведет себя и весь человеческий род как целое, причем Бог представляется ему начальством, а животное подчиненным. То, что проделали с Богом, интересует нас здесь только как параллель: он все более и более обособлялся и терял всякую связь с человечеством; дошло до того, что в 1854 году пытались установить догму о беспорочном зачатии Богородицы. Одновременно и животным все чаще стали отказывать в свойствах, приближающих их к человеку, Декарт, считавший животных машинами, может служить в этом отношении ярким примером. Наступило даже время, когда церковь стала помогать созданию преград между отдельными группами людей, и идея, что человечество составляет единый организм, казалась совершенно забытой.

Влияние подобных тенденций сказалось еще в XVII веке. В то время старались доказать, что человек обладает не только чисто природными, но вместе с тем и духовными свойствами, которые ставят его выше природы. Гоббс заявляет в своем «Левиафане», что естественное общение животных, например пчел, муравьев и бобров, по существу своему не что иное, как основанное на разуме человеческое общество. Спиноза считал, как известно, весь мир одушевленным и говорил, что если множество людей действует, основываясь на своем общем праве, то возникает предположение, что у них общая душа; таким образом, он как бы возвращается к древним аристотелевским взглядам. Однако эта новая «государственная душа» является у него продуктом сознательного человеческого духа, а не наоборот.

Для Лейбница возврат к древнегреческой идее гармонии был бы сравнительно прост. Так как он предполагает, что индивидуальный организм состоит из бесчисленного множества отдельных монад то было бы вполне последовательно распространить это представление о составляющих одно целое отдельных частицах и на человеческое общество. Он говорит в одном месте, что каждое растение и каждое животное можно рассматривать как большой сад, полный цветов, или как пруд, полный рыб; каждую ветку растения, каждый орган животного и даже каждую каплю его соков можно, в свою очередь, рассматривать как подобный же сад или пруд.

Несмотря на такой взгляд, фактически представляющий собой описание организма, Лейбниц ни в одном из своих сочинений, насколько мне известно, не говорит о том, что он рассматривает мир как организм. Возможно, что он не считал нужным выразить словами то, что ему казалось само собой понятным. Может быть, он верил в мировую душу, но умалчивал об этом; другие также не возбуждали этого вопроса.

Такое положение вещей существовало долго, и даже Руссо в своем «возврате к природе» опирается не на натуралистические или хотя бы только естественные основы. Для него «природа», в соответствии с которой он хочет построить общество, представляется лишь идеей, как у Платона, и притом формируемой по собственному усмотрению человека. Тогда как в действительной природе наблюдается зависимость явлений от законов природы, у Руссо, напротив, природа является символом свободы. Этот ход мыслей построен на неясном и неправильном понимании чувств.

Космополитическое направление господствовало в течение всего XVIII века. Своего апогея оно достигло в немецком классицизме. Люди вроде Лессинга, Шиллера, Гете, Жана Поля, Гердера, Фихте, Шеллинга и Гумбольдта, несмотря на все различие воззрений, сходились в том, что все они верили в общечеловеческий идеал. Вообще в те времена в Германии и не существовало ни одного выдающегося человека, который не был бы настроен космополитически. Однако эта идея не проникла еще в плоть и кровь народа, а покоилась на чисто рассудочных основаниях, и если тогдашняя гуманитарная мысль совершенно исчезла во всем мире, в особенности в Германии, то это было вызвано событиями того времени.

Воинственный завершитель Французской революции захотел внушить народам кровью и железом идею единой Европы, вызвав по этому поводу протест со стороны лучших людей всего мира. Будем надеяться, что на этот раз не произойдет ничего подобного, будем надеяться, что не битвами окончится и разрешится эта война, а волей народов. Похоже на то, что так и случится, что на этот раз дремлющие в народах инстинкты всемирного братства пробудятся. Это и означало бы, что время исполнилось.

Современный эмпиризм

Вера, что весь мир представляет собой в некотором роде законченный организм, продолжала жить, и, невзирая на притеснения церкви, наука позаботилась о том, чтобы тлеющая искра этой веры не погасла.

Было бы интересно проследить всю историю развития этой идеи, но, не имея возможности сделать здесь это настолько подробно, как бы хотелось, я отсылаю интересующихся данным вопросом к объемистому труду Рикснера и Зибера (1819 г.), где приведены соответствующие взгляды мыслителей XVI и XVII века.

Рационалистический XVIII век отнесся менее сочувственно к этой идее, которая, при тогдашнем состоянии науки, казалась не лишенной некоторого мистицизма. Скорее созерцательное, чем строго научное увлечение этой идеей можно проследить вплоть до Фехнера (Zendavesta, 1851 г.), который не только верил в организм человечества, но и все звезды и солнечные системы считал одушевленными