Бомарше был для аристократа Камилле своим. Этаким отважным рыцарем, не сломавшимся под ударами судьбы и с честью вынесшим её испытания. Как и некая дворянская дочь, попавшая однажды волею судьбы из гарема султана к нему в объятья. Она тоже оказалась своей, и просто невозможно было не помочь ей вернуться на родину, уважив при том целомудрие девушки, чтобы та с полным основанием смогла украсить в день венчания свою головку цветами флердоранжа, символами чистоты и непорочности.

… А то, что саму девушку при этом не просто огорчала — унижала его холодность и безразличие, не догадывался. Зато Ирис — та хорошо знала. Немало ей пришлось выслушать жалоб и сетований от Ильхам из-за того, что человек, доставшийся по воле Тамерлана в мужья, избегает её, словно она уродина или больная…

Но всё же — она была своей.

А вот Назарка, рождённый в бедной хижине, вряд ли в глазах блистательного графа мог подняться выше уровня прислуги или комнатной собачонки. И поэтому его присутствие за одним столом с высокорожденными заставляло посла болезненно морщиться. Едва заметно, но всё же…

Ирис в очередной раз отвела глаза.

Ну и пусть творит, что хочет. Хорошо, что герцог не такой. И тот, кто приехал вместо Мастера Жана — кажется, она догадывается, что это за человек — он, похоже, тоже не возражает, что с его сы… Да, точно, сыном, подобное сходство просто не может оказаться случайным… Что с его мальчиком сидит за одним столом и делит одно яблоко и громадный персик какой-то арапчонок на побегушках. Говорят, когда придворного шута — кстати, большого друга короля Генриха — спросили как-то: «Правда ли, что Его Величество — очень простой человек?» — тот хмыкнул и ответил значительно: «Государь — в обращении весьма прост…»

Ей нет никакого дела до этого сноба.

И вдруг она едва не рассмеялась.

Так вот чем объяснялась его холодность к ней!

Не так уж часто они виделись, не считая времени, когда Бомарше гостил в доме её супруга, залечивая — вернее сказать, отращивая — утерянную кисть. Пока Огюст пребывал в послеоперационном беспамятстве, и ещё недели две, как очнулся, де Камилле, честь ему и хвала, не отходил от спасённого друга, ухаживая за ним, насколько мог. Затем, когда маленький галл исцелился и отбыл на родину, Филипп изредка навещал пожилого учёного, представляя ему приехавших земляков, которые могли оказаться интересными собеседниками: всем была известна страсть Аслан-бея к собирательству историй о путешествиях и диковинках в дальних странах. Бывало, супруга лекаря сама привечала гостей за накрытым по-европейски кофейным или обеденным столом; правда, из скромности подолгу не засиживалась, но само её присутствие, когда они с гостями и Филиппом успевали обменяться несколькими фразами, говорило о прогрессивных взглядах мудреца, не считающего обязательным держать молодую жену под замком и жёстким контролем.

Да иногда она с подругами навещала Ильхам, и, надо сказать, изрядно скрашивала её одиночество. Фактически она да Ирис так и остались супругами своих мужчин лишь на словах, а потому до сих пор не были особо обременены семейными обязанностями и детьми. Но ученице, а фактически — приёмной дочери Аслан-бея — хватало и учёбы, и домашних хлопот, до которых она оказалась большая охотница; а вот Ильхам считала бессмысленным вмешиваться в дела прислуги, которая и без того со всем прекрасно управлялась. Всё свободное время она проводила в вышивании, чтении, либо общалась с подругами — впрочем, с каждым годом реже, ибо, щедро благословенные природой и мужьями, те взялись беременеть и рожать одна за другой; а в таком положении лишний раз в гости не выберешься…

Вот и получалось, что в последнее время Ильхам только и виделась, что с Ирис.

Филипп, бывавший иногда при этом, приветствовал гостью, опять-таки удосуживался сказать несколько приличествующих обстановке фраз — и исчезал.

Значит, вот почему! Не только вежливость и опасение проявить излишний интерес к замужней правоверной женщине завязывали узлом язык молодого франка. Скорее всего, он считал ниже своего достоинства общение с безродной дочерью рабыни, пусть и освобождённой ныне, бывшей наложницей султана, по меркам европейского общества — чуть ли не блудницей… Оказывая дань уважения её супругу, великому учёному и ближайшему другу Хромца, он не нарушал границы приличий, но и только.

Оттого-то, должно быть, и сейчас, на этом званом обеде, взгляд его скользил по присутствующим, но ни разу не остановился на почётной гостье.

Очень хорошо. Ей, собственно, нет никакой нужды общаться с этим человеком и далее. Ах, он, кажется, назначен ей сопровождающим в Лютеции? Но когда ещё это будет! Её отъезд в столицу Франкии намечен через три-четыре недели, за это время многое можно изменить, вплоть до того, что попросить герцога или… «господина Анри» заменить ей сопровождающего… Она оглядится, обвыкнет — и непременно что-нибудь придумает.

Обед между тем продолжался.

Уж гости отдали должное и черепаховому супу, и прекрасной индейке, запечённой с розмарином и яблоками, и бараньему боку с черносливом и курагой, и громадному осетру, привезённому в огромном чане живым и уморенному не далее, как нынешним утром, в молоке, и изумительным пирогам с олениной, зайчатиной, свежей ягодой из Гайярдовских теплиц, и грушами. Уже старший лакей торжественно высыпал на уголья в камин целых два совка каштанов, от которых потянулся несравнимый ни с чем аромат, до того вкусный, что даже у наевшихся до отвала вновь невольно разгорелся аппетит… Дети спорили и считались, кому первому щипцами выуживать из золы крепкие испеченные кругляши, шкурка на которых уже трескалась, обнажая аппетитную мякоть. Герцогиня Марта хлопнула в ладоши, привлекая к себе внимание.

— А сейчас — десерт, друзья мои! Помните, я ещё перед индейкой просила вас приберечь место для сладкого? И не зря. Сегодня тётушка Дениза особенно расстаралась.

— Да уж…

Жильберт д'Эстре нежно улыбнулся своей очаровательной жёнушке и с удовлетворением откинулся на спинку стула.

— С позволения монсеньора сказать, и да не обвинят меня в язычестве, наша Дениза — богиня кухни! И если вы не попробуете хотя бы кусочка от этого…

Хихикнув, Марта что-то быстро ему зашептала.

— Ах, да… я хотел сказать — не кусочка, а ложечки, причём, не единственной — клянусь, будете сокрушаться всю оставшуюся жизнь! Итак — кастард и марципаны!

«Свои» дружно зааплодировали. Детский стол радостно заверещал: «Марципаны! Марципаны! Крем, крем!»

— Кастард? — недоумённо прошептала Ирис.

— Чудесный крем из сливок, яиц и сахара, сударыня, — с улыбкой пояснил сосед, архиепископ Эстрейский, чьего мощного воинского телосложения не могла скрыть парадная стола. — Блюдо вроде бы простое, но, поверьте, Дениза умудряется сотворить из этих продуктов нечто необыкновенно-воздушное, приправляя, вдобавок, ванилью и миндальным молоком, да ещё и взбивая. Говорю вам это, как большой гурман!

— Я заметила, — с некоторой долей иронии отозвалась Ирис. Её добродушный с виду сосед, ничем, вроде бы, не напоминавший святошу, весь обед потчевал её, да и сам с удовольствием отведывал от каждого блюда — но крошечными кусочками, и пил, как она подметила, не вино, а воду, подкрашенную вишнёвым соком, как и гостья, для которой хмельное, в соответствии с законами ислама, было под запретом.