В одну секунду перед Уильямом вновь оказался не такой же, как он, юноша, а глубокий, седой старик, повидавший в своей жизни слишком многое, чтобы поделиться этим с кем-то ещё. Ещё никогда до этого Уилл не видел, чтобы лицо Алана было столь изуродовано покрывшими его тенями, словно морщинами, разрезавшими привлекательное молодое лицо мужчины. Ещё никогда за время их знакомства Уилл не видел, чтобы Алан дышал… так. Уильям задел что-то, чего никогда не должны были касаться его любопытные руки врача, стремящиеся изучить все, что попадается им на пути, и из-за этого Уилл чувствовал себя несколько… виновато?.. перед Аланом, перед его чувствами и личными тайнами, о которых блондин предпочитал до этого молчать.

Алан молчал, лишь его тяжёлое дыхание разрезало холодный ночной воздух да выдыхаемый молодым мужчиной дым сигареты, за содержимое которой Алана уже давно должны были привлечь к ответственности в нескольких штатах, где он побывал, но только не в ставшем внезапно родным Чикаго. Уильям неловко переминался с ноги на ногу, вздрогнув от раздавшейся совсем рядом полицейской сирены, и наблюдал за скованными, словно бы связанными плотными верёвками, движениями Алана, устало потиравшего переносицу и красные заспанные глаза, вновь показавшиеся Уиллу совершенно не похожими на глаза обычного человека.

– Вам нужен не я, Алан, – с трудом сглотнув застрявший в горле горький комок, протянул Уильям, сделав осторожный шаг в сторону собеседника. – Вам нужна семья.

Слова Уильяма самому ему казались слишком нереальными и наивными, однако врач почему-то считал, что это именно то, что он должен сейчас сказать, без пафосных речей, без бессмысленных разговоров и очередных попыток залезть в душу Алана, – если она, конечно же, есть, – он просто должен был сказать то, что было самым очевидным, то, что все время крутилось на языке и ждало, когда кто-нибудь сорвёт такие ожидаемые и все же не менее логичные слова с языка, бросив их в затянутый дымкой воздух.

Алан ничего не ответил на слова Уильяма, отвернувшись и вперившись взглядом в суетящихся вокруг тел полицейских и коронеров, забавно обводящих погибших мелом, – эта привычка казалась и Алану, и Уиллу в равной степени смешной, потому как уже на следующий день эти рисунки обычно стирались добросовестными сотрудниками коммунальных служб, – и, запрокинув голову, подставил лицо прохладному свету бледной луны и мерцанию далёких звёзд. Он уже не был так напряжен, но все же в его движениях, в его чертах прослеживалось что-то усталое, что-то тяжёлое и непонятное Уильяму, что-то, чем он не мог найти объяснения.

В последний раз бросив взгляд на неподвижно замершего Алана, Уильям поправил светлую фетровую шляпу, запахнул пальто и, резко развернувшись на каблуках, направился к служебному выходу с крыши, доступ на которую был только у специальных служб и Алана. Он практически дошёл до двери и взялся за ручку, но его рука замерла на полпути, а по спине пробежался табун мурашек от вперившегося в него взгляда, что, словно новомодные рентгеновские лучи, пронизывал тебя насквозь.

Уильям замер и медленно обернулся, будучи готовым встретиться лицом к лицу с револьвером Алана или же с чем-то ещё, но вместо этого он увидел только натянуто, но все же несколько искренне улыбающееся лицо своего нового знакомого и догорающую тусклым тлеющим огоньком сигарету в его руках.

Уже завтра Уилл снова забудет об этом разговоре, словно его никогда и не было, как о многих других до него, а пока что…

– Я подумаю над твоим предложением, Уильям Белл.

Октябрь 31, 1932

Старинный, по мнению Уильяма, особняк в центре города радушно распахнул перед Уильямом свои двери, стоило мужчине показать на входе заветное вычурное приглашение и поправить туго завязанную на затылке маску.

Приглашение на маскарад пришло Уильяму столь же неожиданно, как и опустившийся на город первый октябрьский снег, принёсший с собой неловкие падения и аварии, от которых работы у доктора Белла значительно прибавилось, а времени на скудный и чуткий сон стало еще меньше. Работать в привычном некогда ритме было сложно, косые взгляды коллег за спиной липкими лентами обхватывали запястья Уильяма, словно кандалы, а желание отдать главврачу заявление на увольнение становилось сильнее с каждым проведённым на работе днём.

Поэтому отказываться от возможности развлечься Уильям не стал, хотя и чувствовал, что будет ощущать себя некомфортно среди гостей этого вечера. Уилл уже успел заметить нескольких знакомых, – если так можно было назвать тех, кого он обобрал в своё время в карты, – у входа и поспешил скрыться среди толпящихся в холле людей.

Меньше всего ему сейчас хотелось нарваться на неприятности.

Лакей достаточно требовательно стянул с Уильяма пальто и тут же стряхнул с него мелкие налипшие снежинки. Этот жест показался Беллу устаревшим, пропахшим нафталином и «маменькиными духами», которые она непременно использовала перед выходом в свет. Жизнь в однокомнатной квартире и работа на высокое начальство в городской больнице наложила отпечаток на некогда светлый и незапятнанный привычками бедного среднего класса ум Уильяма. Он уже давно не посещал приёмы, а сюртук, некогда купленный родителями на шестнадцатилетие для выхода в свет, пропитался насквозь пылью где-то на чердаке родного дома.

Уильям чувствовал себя неуютно среди разодетых парочек в вычурных масках.

Пальцы нервно поправили ленты, что туго обхватывали голову Уильяма. Выбор маски был сложнее принятия решения идти на этот приём. Если, разумеется, учитывать тот факт, что маску пришлось искать по всему городу, как и новый костюм. А те немногие экземпляры, что Уильям сумел найти были либо слишком дешёвыми, чтобы его вообще подпустили хотя бы к швейцару на входе, либо же их стоимость выражалась в числах, которые Уилл смог бы заработать только за два года тридцатишестичасовых смен в клинике.

В итоге спустя две недели напряженных поисков подходящая маска была куплена в маленьком антикварном магазинчике старого еврея на самой окраине города. Достаточно простая, из плотной светло-серой ткани с золотой вышивкой, она идеально подходила под заявленную в приглашении тематику и не доставляла неудобств. Маленькие золотые крылышки по краям переходили в серые ленты, а выстеганные потемневшими от времени золотыми нитями перья венчали правый край маски прямо около виска. Старый продавец выгреб за неё все до последнего цента и еще долго причитал Уильяму в спину, что эту маску носил сам король Неаполя, что, разумеется, ни о чем не говорило самому Уильяму.

Задумавшись, Уильям зацепил кого-то плечом и тут же пробормотал извинения, высматривая среди толпы знакомую светлую голову. В том, что Алана он узнает, Уилл почему-то не сомневался: было бы достаточно трудно не узнать этого человека, даже среди стольких похожих друг на друга людей. Вот только ни в холле, ни на двух богато украшенных цветами лестницах, – одному богу известно, откуда они нашли в конце октября цветы, – ни в длинном узком коридоре на втором этаже Алана не было.

Золото бального зала слепило глаза, и Уильям поспешил спрятаться в тени высокой колонны, рассеянно перебегая взглядом с одного гостя на другого, но все так же безуспешно не находя среди них Алана. Официант, – или лакей? Уильям уже этого не помнил, – услужливо предложил бокал с вином. Отказываться было глупо, но к напитку Уилл не притронулся: он вертел между пальцев тонкую хрустальную ножку, всматривался во всплывающие со дна пузырьки и задумчиво поджимал губы в ожидании чего-то.