Перед лицом у меня что-то мелькнуло, кольцо выпало из рук. Это Алина хлопнула меня по щеке, да так неловко, что я не сразу понял, что это была пощечина.

– И вещи мои верни! Кретин!.. Завтра я пришлю к тебе кого-нибудь за вещами!..

В то утро, когда мой друг мчал меня по пустой, еще спящей Москве на белом мерседесе, я впервые за долгое время почувствовал себя свободным. Я сам себе удивлялся. На душе у меня было легко, как будто все мучения этого лета в один миг покинули меня.

– Ну что, старичок, опять собираем вещи? Давай как в прошлый раз: я тебе помогаю, а ты за это звонишь моим и говоришь, что я тебе нужен на все выходные?

Я кивнул. Алина исчезла из моей жизни так же внезапно, как и появилась.

Назавтра мне позвонили. Мужской голос представился и сказал, что звонит по просьбе Алины и что готов подъехать в удобное мне время, чтобы забрать ее вещи. Я думал увидеть вчерашнего оборванца из аэропорта, но в назначенный час у подъезда припарковался бронированный джип, и ко мне вышли два здоровенных мальца в костюмах. Они в два счета сгребли ручищами картонные коробки, что я собрал, и прежде чем уехать, один из них достал из салона пачку каких-то бумаг и отдал мне.

– Что это?

– Михаил Владиславович велел передать.

Это были каталоги банковских услуг – Мишаня не оставлял попыток сделать меня своим клиентом.

* * *

Прошел год. Как-то в середине лета я оказался по делам в Камергерском. Было около пяти, город накалился от солнца и замер в безветренной пыльной духоте, но несмотря на это, Камергерский, как водится, бурлил разнородной публикой, сидящей за тесными столиками летних веранд. Времени у меня было достаточно, и я зашел в одно из заведений. С улицы мне показалось, что внутри там можно было найти место, но войдя в двери, я увидел, что ошибался, не было ни одного свободного стола. Я решил хотя бы выпить чего-нибудь прохладного, пускай и на ходу, и встал к витрине, где до меня дожидались своей очереди еще три-четыре человека.

Я разглядывал меню, написанное мелом на доске, и не проявлял никакого интереса к тем, кто стоял передо мной, если бы не одна беспокойная особа, которая все-таки привлекла мое внимание. Она крутилась и вертелась у меня перед носом и подходила так близко ко мне, что почти наступала мне на ноги. Когда она в очередной раз толкнула меня плечом, я оторвал глаза от меню и взглянул на того, кто не давал мне покоя. Меня встретила виноватая улыбка немолодого лица, и я не стал ничего говорить, приняв это за извинения. Однако улыбающееся лицо вдруг сказало:

– Не узнаете меня?

Если бы не ее голос, я никогда не узнал бы Лию, так сильно она изменилась с тех пор, что мы виделись. Мне показалось, она стала старше лет на десять. Лицо ее, как и тогда, без грамма косметики, было совершенно угасшим, утратившим былую свежесть и блеск, щеки и лоб приобрели болезненный желтушный оттенок, вокруг впалых век кругами лежали коричневые тени с заметной сетью морщин, и даже некогда ослепительные зубы не сверкали, сливаясь с желтизной лица; в коротких пружинистых волосах белела седина, взгляд когда-то сияющих глаз стал таким безжизненным и глухим, что, казалось, она была немного не в себе. Говорила и двигалась она машинально, как будто произносила заученные фразы и держала себя так, как всегда привыкла, и это еще ярче контрастировало с тем, как плачевно она выглядела. Одета она была проще некуда, на мой взгляд, слишком даже небрежно для своего возраста и для такого места, как Камергерский переулок в разгар летнего дня, – в джинсы, футболку с истертым от времени рисунком и глубокие закрытые туфли на плоском ходу, какие любят носить испанские синьоры.

Она пригласила меня присесть за свой столик. Пока я шел за ней, держа в руках наши напитки, я заметил, что она еще больше исхудала, иссохла, в фигуре ее не осталось ничего от плавной грациозности, которая была так ей к лицу.

– Что вы делаете в Москве? – спросил я ее.

– Живу.

Она сказала, что вернулась в Москву еще прошлой осенью и теперь живет здесь вместе с детьми.

– Но почему вы уехали? – удивился я.

– Вы же помните Мишу…

Из ее рассказа я понял, что Мишаня привел в действие свой план, причем самым невыгодным для нее образом: увез ее с детьми из Испании и, удерживая у себя ее паспорт и прочие документы, заставил жить здесь. Свои угрозы по поводу финансов он тоже осуществил, лишил ее собственных средств и выдавал только небольшие суммы на ежедневные покупки.

– Так что сами видите, – она показала на свою одежду, – даже на колготки приходится денег просить.

Говоря это, она вовсе не выглядела убитой горем. Ее странный вид тоже как будто не смущал ее. С непонятной мне бравадой она посмеивалась над собой и над положением, в котором оказалась по воле мужа. В разговоре она, как и раньше, часто улыбалась и обдавала меня долгими взглядами, но если тогда ее улыбка озаряла лицо и глаза пленяли своим мягким обволакивающим светом, то теперь в лице ее ничто не менялось, только морщины собирались у глаз, безжалостно указывая на возраст; все это скорее походило на ужимки стареющей кокетки, я почувствовал себя неловко. Мне показалось, она не вполне осознавала, что ее улыбка, как и весь ее внешний вид, удручающе поблекший, уже не производили того впечатления, что прежде.

Мне не терпелось узнать об Алине.

– А, – махнула она рукой, – Алина у нас как всегда. Опять влюбилась, опять замуж собралась, ничего интересного.

– Замуж? За кого?

– Да нашла себе одного… отельера, – она усмехнулась. – Надумал отели открывать, как будто без него в Москве этого добра не хватает. Алина бегает теперь, во всем ему помогает.

Я представил Алину, влюбленную в кого-то, как когда-то в меня, и сердце у меня заныло. Я быстро отогнал от себя эти мысли, сказав себе, что должен бы порадоваться за нее – хорошо, что она быстро забыла обо мне и что уже не одинока.

– Что ж, очень рад за нее, – произнес я вслух.

– Рано еще радоваться, – возразила Лия.

– Почему?

– Парень-то он вроде неплохой. Но… – она выдержала паузу, – женатый.

Она со значением посмотрела на меня, и я снова поразился ее пожелтевшим выцветшим глазам, к которым я никак не мог привыкнуть.

– Да еще эти его отельные «прожекты», из которых вряд ли что выйдет… А вы? Женились?

– Нет.

– Живете с кем-то? Ну, признавайтесь! Ни за что не поверю, что такой видный мужчина, в самом расцвете сил, страдает от одиночества!

Мне опять резанула слух эта избитая фразочка и тон, с каким она была произнесена. Не ждала же она, что я приму это за комплимент и стану рассказывать о себе?

– А что ваш… – я не мог припомнить имени.

– Манель? – тут она оживилась, как будто ждала, когда я спрошу о нем. – О! Прекрасно. Несмотря на все трудности, которые ему пришлось преодолеть ради меня.